одной из главных ролей и главного зрителя – своего приятеля Пиппо, архитектора Филиппо Брунеллески, и его ближайшего друга скульптора Донателло, которые повторяют все рассказанное братьями: про то, как некий Маттео, пытаясь избавиться от долгов, переполошил весь город… Я опускаю кучу подробностей. Это длинная история. Почитайте на досуге. И вот когда Маннето Амманатинни – действительно, известный и уважаемый резчик по дереву, редкий инкрустатор – узнал о том, что на самом деле происходило в течение этих двух дней, какую шутку сыграл с ним город, навсегда покинул Флоренцию. История заканчивается тем, что компания вновь собирается на ужин и готовит новую проделку…

* * *

Но в той полутьме, где я оказалась, шагнув впервые за порог флорентийского храма – церкви Всех Святых, после сильного солнца сначала ничего невозможно было разглядеть. И, конечно, ничего такого: ни про Возрождение, ни про каких-то там художников, архитекторов – мне не было известно. Боттичелли, Леонардо, Микеланджело, Рафаэль. Все. Историю как науку я прослушала (в прямом смысле этого слова) в средней школе и с тех пор даже не имела чести с ней знаться. Так что я просто стояла и ждала, пока мои глаза привыкнут к нежному сумраку. Гулкая церковь, чей фасад скрывался в строительных лесах, освещалась лишь дневным светом, который падал широкими лучами из окон почти под самой крышей базилики. Пространство казалось гигантским после страшной путаницы улиц. Это было иное измерение. И сложно было сразу привыкнуть к тому, что ты находишься не в каком-нибудь музее. Торжественная архитектура диктовала тебе смирение, ритм колонн отмерял ритм шагов (скорее, поступи), по сторонам сменяли друг друга грандиозные живописные полотна и фрески. Я остановилась почти в центре храма. И как только первые впечатления от его великолепия чуть улеглись, две яркие фигуры, расположенные симметрично, в простенках между капеллами, над резными исповедальнями, оказались настолько разными, что обратили на себя мое внимание. Мудрец на фреске слева был исполнен в спокойной живописной манере. Было видно, что и портретируемый существует неторопливо, размеренно. Вот на секунду отвлекся, кинул проницательный взгляд и сейчас снова погрузится в размышления. И еще видно было, что он большой ученый. Его окружает огромное количество книг и всевозможных (ясно, что полезных) вещиц. Они не только занимают все место на его столе, но взбираются на полки, карабкаются до самого верха… Художник фрески, расположенной напротив, тоже запечатлевал умудренного мужчину. Но невозможно было отметить, чем похожи эти фигуры. В первую очередь бросались в глаза различия. Вместо телесности – бестелесность, против объема – орнаментальность. Рисунок второго художника, казалось, был таким увлеченным, стремительным, словно срывающимся. Или просто это складки материи не спадают, но волнуются? И ведь пальцев таких у людей не бывает! И странно, что вместо того, чтобы писать или размышлять, этот человек к небесам взывает… «Быть может, эти художники жили в разное время», – подумала я. Я тогда еще и не представляла себе, насколько велики были эти современники – Доменико Гирландайо и Сандро Боттичелли (творческий почерк которого я даже не узнала…).

Я еще бесцельно покружила по чужому – католическому – храму и остановилась у сцены Снятия с креста. Надо сказать, этот образ всякому живущему в христианской культуре знаком. Центр драматической композиции – распростертое тело Спасителя. Рядом с ним всегда Божья Матерь и чаще всего неподалеку Мария Магдалина. Количество мужских фигур зависит от подробности и цели рассказа. Но здесь передо мной разворачивалась непривычная история. Фреска сохранилась не полностью, но явственно различимы были две женские фигуры, что бережно принимали тело и опускали его на землю. И похоже, что не все люди, изображенные на фреске, имели отношение ко времени распятия – проживали в нем, подумалось мне. Казалось, что среди ближайших апостолов присутствуют и жители Республики. Я внимательно разглядывала каждого из персонажей. Даже не могу ответить, что же я тогда среди них искала, почему с таким вниманием вглядывалась в лица. И тут натолкнулась на чей-то пристальный взгляд. Невысокий мужчина в темном плаще, средних лет, брюнет, развернувшись ко мне всем телом, тем временем внимательно разглядывал меня. Я качнула головой: нет. Просто видение. Но он все так же смотрел и стоял не шелохнувшись, развернувшись ко мне: и ты видишь…

Этот художественный прием, который вскоре станет распространенным – разорванная композиция, сделал меня настоящим соучастником действа, которое развернулось еще две тысячи лет назад. Я подняла глаза чуть выше. На фреске не было изображения креста. Было тело, в котором угас дух, но что именно случилось, нам не было рассказано. Вероятнее всего, изображенный холм неподалеку от богатого и защищенного города был Голгофой, и даже основание тяжелой деревянной балки было будто обозначено, но вместо креста над сценой оплакивания, на белом мраморном постаменте, возвышалась светлая женская фигура. Это снова была Дева Мария, только теперь во славе. Она раскидывала по сторонам руки, распахивала плащ, как я потом узнала, это называется плащ милосердия и подобные изображения называют Мадонна Мизерикордия. Полы тяжелой ткани поддерживали ангелы, и под этой защитой застыли в молении похоже что конкретные люди – слева почтенные мужчины, справа смиренные женщины. Изображение их несомненно подразумевало портретное сходство, обычно это заказчики произведения и их семьи. (Теперь мне известно, что одна из женщин – та, что с непокрытой головой, – это Симонетта Веспуччи, а мужчина в красном – Америго Веспуччи, знаменитый путешественник, в честь кого континенты были названы Америкой). И… я. И меня художник заставил присутствовать там, в той словно застывшей в ожидании группе. Наравне с апостолами и укрытыми благодатью прославленными флорентийцами я свидетельствовала одной из страниц человеческой истории, я стояла у распятого Христа…

Несколько ошарашенная тем, что со мной произошло, я походила по монастырскому двору, где забрела в просторную и абсолютно пустую залу. Только на дальней стене высоко, почти под потолком, горела фреска «Тайная вечеря», в которой все ученики Христа – кто в беседе, кто в раздумье – были противопоставлены одинокой и заносчивой фигуре по другую сторону стола… Я развернулась, прошла по тихому монастырскому дворику и снова двинулась к алтарю храма, где обнаружила свежие цветы. Это была могильная плита, на которой лежало несколько садовых роз. Очень трогательно и поэтично. Я чуть тронула нежные листья рукой, чтобы прочесть имя того, кого до сих пор поминают в этой древней церкви, но имя мне ни о чем не сказало: Алессандро ди Мариано ди Ванни Филипепи. Как странно… Кто ж это его помнит? Я сделала еще шаг и увидела табличку – Боттичелли! Я обнаружила, что здесь лежит создатель той самой «Весны», поэт той самой Венеры – Боттичелли! И это его