Доктора, лечившие отца в Коннектикуте, разрешили ему провести лето в Лейк-Финиксе, но при условии, что он дважды в месяц будет показываться онкологу, а когда придет время, если не захочет ложиться в хоспис, пригласит на дом сиделку. Болезнь у него обнаружили довольно поздно, так что, судя по всему, сделать уже ничего нельзя. Поначалу у меня это в голове не укладывалось. В фильмах с подобным сюжетом всегда в последний момент находится какое-то лекарство, чудом обнаруживается нужное средство и никто не отказывается от борьбы за жизнь пациента. Но в реальности, как оказалось, все обстоит иначе.

Мы на мгновение встретились с Джелси взглядами, и я сразу перевела свой на кучу игрушек на полу. Никто из нас не сказал ничего о больнице или о том, что она означает для отца, но этого я и не ждала. Мы вообще не говорили о его болезни и старались избегать обсуждения тем, которые могли бы вызвать проявления чувств. Видя, как мои друзья ведут себя со своими близкими – обнимаются, делятся впечатлениями – я иногда испытывала не столько зависть, сколько неловкость.

Уоррен, Джелси и я никогда не были близки. То, что мы такие разные, нашему сближению, видимо, не способствовало. Уоррен с дошкольного возраста проявлял недюжинные способности, так что ни для кого не стало сюрпризом, что прощальную речь по окончании старшей школы от имени класса произносил именно он. Наша с Джелси пятилетняя разница в возрасте не способствовала установлению теплых сестринских отношений, не говоря уже о том, что она, как никто на свете, умела вывести человека из себя. К тому же сестра увлекалась балетом, а мне это было совсем не интересно. Между Уорреном и Джелси тоже не было доверительных отношений. Мы никогда не были друзьями. Раньше мне хотелось, чтобы все было по-другому, особенно в младшем возрасте, когда я читала «Хроники Нарнии» или «Дети из товарного вагона»[3], где рассказывалось о том, как братья и сестры заботятся друг о друге. Но вскоре стало понятно, что такая дружба между нами невозможна. Это не плохо – просто так сложилось, и никаких перемен я не ждала.

Меня в семье всегда считали обычной: Уоррен умный, Джелси талантливая, а я – просто Тейлор без каких бы то ни было выдающихся способностей.

Джелси снова принялась выкидывать игрушки из комнаты в коридор, а я поспешила вернуться к себе, решив, что и так чересчур много времени провела сегодня с братом и сестрой. Тут на глаза мне попалось что-то оранжевое.

– Эй, – я наклонилась и подняла с полу игрушку, показавшуюся мне знакомой, – кажется, это моя. – Небольшого плюшевого пингвина в полосатом оранжево-белом галстуке я помнила хорошо. Он заметно поистрепался: плюш, из которого он сшит, довольно дешевый, да и набивка повылезала сразу в нескольких местах. Но в тот вечер, когда я впервые поцеловалась с мальчиком, который выиграл для меня эту игрушку, она казалась мне лучшей на свете.

– Эту я помню, – в глазах Уоррена появился блеск, который мне сразу не понравился. – Та, что досталась тебе на карнавале? – У брата была фотографическая память, благодаря чему он запоминал даже самые незначительные факты, чтобы потом ими меня мучить.

– Ага, – пробормотала я, попятившись.

– Не некий ли Генри выиграл ее для тебя? – имя брат произнес с особой интонацией. Похоже, он мстил мне за то, что я высмеяла его страх перед безобидными собачками. Я грозно взглянула на него. Джелси с интересом наблюдала за нами.

– Какой еще Генри? – спросила она.

– Ну, знаешь, – на лице Уоррена расплылась улыбочка, – Генри Кроссби. У него еще есть младший брат Дерек, или как-то так. Генри был дружком Тейлор.

«Дэви», – мысленно поправила я Уоррена и почувствовала, как покраснели щеки. Хоть это и было смешно, но я поймала себя на том, что лихорадочно пытаюсь уйти от этой темы. Если бы был способ закончить этот разговор и при этом скрыть свою неловкость, я бы им воспользовалась.

– А, да, – медленно проговорила Джелси. – Кажется, помню. Он был так мил со мной. И знал названия всех деревьев.

– И… – хотел продолжить Уоррен, но я прервала его. Мне казалось, я больше этого не вынесу.

– Делай что хочешь, но это надо убрать до возвращения мамы, – сказала я громко, прекрасно понимая, что вряд ли мама станет кричать на Джелси, что бы та ни натворила. Но я хотела припугнуть ее перспективой нагоняя и ушла на кухню с таким гордым видом, с каким это только возможно с игрушечным пингвином в руках.

Положив пингвина на кухонный стол, я открыла и тут же закрыла дверцу шкафа, то и дело мысленно возвращаясь к имени Генри Кроссби, парня, о котором пять лет старалась не думать. В конце концов воспоминания о нем стали отрывочными, сократились до ответа на неизбежный вопрос типа: «кто был твоей первой любовью?», когда гости, пришедшие на вечеринку и оставшиеся ночевать, уже улеглись. На этот случай у меня всегда была готова история.

– А, это Генри. Мы подружились во время летних каникул, которые я проводила в летнем доме. И встречались в то лето, когда нам было по двенадцать. С ним я впервые поцеловалась на летнем карнавале… – Тут все вздыхали, но если кто-либо спрашивал, что было дальше, я просто улыбалась, пожимала плечами и говорила что-нибудь вроде: – Мы же были детьми, так что, понятно, что ни о каких долговременных отношениях и речи быть не могло. – Все смеялись, а я кивала и улыбалась.

Но в действительности это объяснение не было истинным. Я же гнала из головы воспоминания о том лете, отрицая все, что тогда случилось с Генри, Люси, со мной, и снова и снова выдавала вымысел за правду, потому что мне самой хотелось думать, что больше ничего и не было.

Вслед за мной на кухню зашел Уоррен и прямиком направился к большой картонной коробке на кухонном столе.

– Извини, – сказал он, открывая ее, – я пошутил.

Я пожала плечами, показывая свое безразличие.

– Не стоит извиняться, – ответила я, – дело прошлое.

И это было правдой. Но с того момента, когда мы пересекли линию, отделявшую Лейк-Финикс от остального мира, мысли о Генри крутились у меня в голове, даже если я делала в своем айподе музыку громче, надеясь, что это поможет от них избавиться. Я поймала себя на том, что поглядываю в сторону его дома. Некогда почти белый, теперь он стал ярко-голубым. Вывеску на фасаде с надписью «Лагерь Кроссби» заменили на другую – «Счастливые часы Мэриэн» с изображением бокала для мартини. Все это свидетельствовало, что в доме новые хозяева и Генри там больше не живет. Я продолжала думать о доме, понимая, что больше никогда не увижу Генри, а присутствие Мэриэн, кем бы она ни была, только подтверждало мое предположение. Пришедшее осознание вызвало противоречивые чувства тоски по прошлому и одновременно разочарования. Но верх взяло чувство облегчения, которое испытываешь, когда знаешь, что за твой проступок тебе ничего не будет.

Уоррен стал разбирать содержимое коробки, выставляя на стол аккуратными рядами пластиковые бутылки с кетчупом, как будто у нас намечалась грандиозная томатная битва.