– Тогда почему ты здесь? – Генри тоже повысил голос.

– У меня не было выбора, – отрезала я, сознавая, что способна зайти слишком далеко и не смогу остановиться. – Я никогда не хотела сюда возвращаться.

Мне показалось, он покраснел от досады, но вскоре его лицо обрело прежнее каменное выражение.

– Что ж, – парировал он, – может, не только тебе этого не хотелось.

Я заслужила этот удар, но приняла его не дрогнув. Мы смотрели друг на друга, как соперники, силы которых оказались равны, и я поняла, что препираться на причале неудобно, ведь в случае экстренной необходимости не так-то просто убежать, когда противник перекрыл тебе путь для отступления на сушу.

Мы не отрываясь смотрели друг другу в глаза.

– Ладно, – я наконец решилась прекратить этот поединок и сложила руки на груди. Мой тон должен был дать понять Генри, как мало меня заботят его слова. – До скорого свидания!

Генри закинул весло на плечо как топор.

– Боюсь, Тейлор, оно неизбежно, – проговорил он с сочувствием, посмотрел на меня еще немного, отвернулся и пошел прочь, а я, не желая провожать его взглядом, направилась в противоположный конец причала.

Я посмотрела на воду, на солнце, которое будто не могло решить, не пора ли ему садиться, и глубоко вздохнула. Итак, Генри живет по соседству. И пускай. Я с этим справлюсь. Можно провести все лето, не выходя из дома. Устав от подобных мыслей, я уселась на настил, свесив ноги так, чтобы ступни касались воды, и тут заметила изображение сердечка с вписанными в него словами: «ГЕНРИ + ТЕЙЛОР НАВЕКИ».

Мы вместе вырезали это пять лет назад, и трудно было поверить, что это свидетельство нашей любви оставалось здесь все это время. Я провела кончиками пальцев по знаку плюса. Почему человеку в двенадцать лет кажется, что у него может быть какое-то представление о вечности?

За спиной послышалось шуршание шин по гравию, затем хлопнула дверца машины – наконец приехали родители. Я поднялась и поплелась вдоль причала, размышляя, как меня сюда занесло.

Три недели назад

Тот день рождения, по общему мнению, получился самым неудачным.

Мы с Уорреном сидели на диване, перед нами на полу на животе, поджав ноги, лежала Джелси, а позади нее на ковре лежало кое-что, на что я не могла взирать, не морщась. Мы смотрели совсем не смешную комедию, и у меня было такое чувство, что брат и сестра остаются со мной лишь из чувства долга. Я видела, как Уоррен украдкой поглядывает на свой ноутбук, и догадывалась, что Джелси хочет подняться к себе в комнату, больше напоминавшую импровизированную танцевальную студию, чтобы поработать над фуэте или чем-нибудь еще.

Они изо всех сил старались создать, насколько возможно в наших обстоятельствах, атмосферу праздника: заказали ананас и мою любимую пиццу пеперони, поставили в центр свечку и хлопали в ладоши, пока я ее задувала. Я крепко закрыла глаза в нужный момент, хотя не помню, когда на день рождения в последний раз загадывала желание и всерьез рассчитывала, что из этого что-нибудь выйдет. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы все происходящее с отцом вдруг оказалось ошибкой, ложной тревогой, и чтобы снова, как в детстве, для счастья мне недоставало лишь настоящего пони.

В комнате раздавался обычный для ситкома закадровый смех, а я то и дело поглядывала на часы DVD-плеера.

– Во сколько они вернутся? – спросила я.

– Мама сказала, что не знает, удастся ли им вообще сегодня вернуться, – ответил Уоррен. Он на мгновение встретился со мной взглядом и снова уставился в телевизор. – Она обещала позвонить.

Я кивнула и постаралась сосредоточиться на сюжете комедии, хоть это и давалось мне с трудом. Родители отправились в «Слоун-Кеттеринг», онкологическую больницу в Манхэттене, где отец сдавал анализы. Родители находились там уже три дня, поскольку выяснилось, что боли, беспокоящие отца последние несколько месяцев, не имеют отношения к спине. Мы трое были предоставлены самим себе, выполняли свои обязанности без жалоб, ладили между собой лучше, чем обычно, и никто из нас не говорил о том, чего все боялись, как будто, высказав опасения, мы помогли бы им сбыться.

Мама звонила утром, извинялась, что им с отцом придется пропустить мой день рождения. И, уверяя ее, что в этом нет ничего страшного, я почувствовала, как живот точно узлом скрутило, потому что в глубине души винила себя. Мы с отцом были дружны: именно я всегда ездила с ним за покупками, помогала выбирать подарки маме на Рождество и ко дню рождения, и только я понимала его юмор. Так что могла бы заметить, что его состояние ухудшилось. Признаки болезни были налицо: отец морщился, опускаясь на сиденье низкой спортивной машины, с бóльшим усилием, чем обычно, поднимал тяжести, ступал более осторожно. Но я не хотела их замечать, надеясь, что все пройдет само собой, поэтому молчала. Отец терпеть не мог врачей, и хотя мама, вероятно, видела все то же, что и я, она не настаивала, чтобы он им показался. Я же зациклилась на разрыве со соей школьной тусовкой, наивно полагая, что это самое худшее, что со мной может случиться.

Я как раз размышляла о том, как глупо себя вела, когда свет фар прорезал тьму, осветив подъездную дорожку, и через секунду послышалось гудение открывающейся двери гаража. Джелси села, а Уоррен выключил звук телевизора. Мы молча уставились друг на друга.

– Вернулись, это хороший знак, верно? – спросила Джелси. Почему-то она ждала ответа от меня, и я просто посмотрела на экран телевизора, где очередная веселая сцена обещала счастливый финал.

Послышался щелчок входной двери, потом в дверях гостиной появилась мама. Выглядела она измотанной.

– Не могли бы мы все собраться в столовой? – спросила она и, не дожидаясь ответа, вышла из комнаты.

Я поднялась с дивана, чувствуя, как нарастает беспокойство. Вряд ли приглашение в столовую было хорошим знаком, о котором говорила Джелси и которого я так ждала, потому что хорошие новости мама, конечно, сразу бы нам выложила. Идея собраться всей семьей в столовой ничего хорошего не предвещала, если мы, конечно, не собирались устроить торжественный ужин. Эта комната служила местом для серьезных семейных советов.

Вслед за Уорреном и Джелси я пошла через кухню к столовой и увидела отца. Он сидел на своем обычном месте, во главе стола, но выглядел каким-то маленьким. Мама стояла возле кухонного островка, держа в руках белую прямоугольную коробку из булочной. Она притянула меня к себе, неловко обняла одной рукой и сразу отпустила. Мы обычно обходились без нежностей, так что это я тоже восприняла как недобрый знак, вроде необходимости идти в столовую, чтобы там выслушать новости.

– Так нехорошо получилось с твоим днем рождения, Тейлор, – обратилась ко мне мама и жестом указала на белую коробку. Крышка была заклеена стикером с надписью «ДЛЯ БИЛЛИ». Мои любимые кексы. – Принесла тебе, но, может быть… – мама посмотрела в столовую и прикусила губу. – Может быть, оставим их на потом.