На выходе из музея я сталкиваюсь с Дэвидом. Он очень пожилой доктор на пенсии, ему за восемьдесят, но энергии у него хватит на двух молодых.

Я познакомилась с Дэвидом около десяти лет назад, когда мы переехали в наш городок. Его номер дал мне мой музыкальный приятель из Бостона, и знакомство с ним должно было помочь мне адаптироваться на новом месте и продолжить музицировать. Дэвид живет через две улицы от меня, и в его гостиной стоит два рояля, целующихся изгибающимися деками друг с другом. Мы решили разучить трио Брамса и музицировали в его гостиной. Третьим был единственный психиатр во всём регионе — Роджер. Дэвид играет на рояле, я на скрипке, а психиатр играл на французском рожке. Знакомство с Роджером мне тоже помогло раскручивать клубок непонятностей с моими непростыми детишками.

Дэвид сразу произвел на меня впечатление своей работоспособностью, а также живым участием и врачебным сочувствием ко всему человеческому роду и ко мне в частности. Медицинское образование Дэвида отмежевалось от настоящего момента солидной гроздью десятилетий, и он взял фору у возраста и современности — переучился заново, повторил все курсы колледжа и штудирует медицинские статьи и новшества.

Дэвид интересуется моей жизнью, и ответом на то, как поживают мои дети, может быть лаконичное «хорошо», потому что в данный момент это так и есть. Ну а вот когда он спрашивает о маме, мне сразу хочется вывалить ему всё наболевшее. Американцы спрашивают «Как дела?» не для того, чтобы услышать, как твои дела, — я это давно знаю. Но я чувствую, что Дэвид действительно хочет знать, как у меня и у мамы дела. Я жалуюсь ему на то, что мы безрезультатно ходим по разным врачам, которые не могут друг с другом договориться, — воз и ныне там. И на то, что украинский диагноз рака сначала отменили, а потом, когда прошло четыре месяца, оказалось, что он был правильным. У моей мамы мышечная слабость, и она ходит всё более неуверенно. Дэвид мгновенно предлагает поговорить с его знакомым врачом в клинике Лэхе, который, возможно, сможет помочь. Это будет второе мнение в клинике для раковых больных. Я даже не спрашиваю об оплате или о страховке, опасаясь, что, как и все благие намерения, это может привести в ад. Меня захлестывает волна благодарности.

— Дэвид, вы самый лучший!

— Не стоит благодарности, деточка! Позвони мне, если будут вопросы. Всегда рад помочь.

Чувствую себя неожиданно обретенной блудной дочерью перед светлым взглядом отца. Доброта и забота просто так, за то, что я есть. Возникло волшебное решение в волшебном месте от доброго волшебника. Удивляться не стоит.

Я и не представляла, что у меня есть еще варианты. Его желание помочь греет, как теплая перинка. Я всегда знала, что занятия музыкой очень полезны. В музыке люди объединяются и становятся близкими. Музыканты — люди с сердцем, помогают, даже если речь идет о лечении раковых больных в экстремальных условиях американской действительности.

Дэвид немного старше моей мамы, но он молод душой и энергичен. Он победил возраст, как космонавт прошедший через стратосферу. Парит теперь в открытом Космосе, полном тайн и открытий. Я рада за него, и мне очень грустно, что моей маме этого не дано.

В тот же день Дэвид отправил мне электронное сообщение с номером телефона и именем врача. В понедельник первым делом звоню по этому номеру и разговариваю с секретарем. Мне объясняют, что нужно переслать медицинскую карточку со всеми подробностями о лечении мамы за последнее время. Копию карточки можно получить в больнице под расписку пациента. Пока это невозможно, но как только я смогу, я это сделаю.

После работы мы идем с Васей к психологу. После истории со школой год назад и поисковых мытарств я нашла наконец-то психолога, который принимал нашу страховку и брал пациентов. Это чудо случилось, как всегда, через знакомых. После нейропсихологического обследования нам объявили, что очередь на психолога была около двух лет. Прошло уже больше года, и Васе заметно надоело хождение к тёте-психологу. Он изо всех сил отбивается — выcтавляет ультиматумы, ломает вещи. Бороться с Васей — дело гиблое. Один из его диагнозов описан, как оппозиционный синдром. Когда начинаешь противоречить, его это подстегивает на еще более безумные действия. Надо соглашаться, иначе будет побег из дома, или погром, или еще чего похуже.

Сегодня мы идем в последний раз. Не могу сказать, чтобы он научился выражать свои чувства или эмоции. Он только начинает догадываться, что они у него есть. Но еще не вечер, может быть, научится потом. Пока же он жаждет освобождения, и я ему это подарю.

Этот психолог был моим щитом перед школой. Школа ищет виноватых в родителях. Когда ребенок с проблемами не ходит к психологу, это может быть использовано против родителя. Уже не раз на меня напускали инквизицию под названием Отделение для защиты детей и семей (ДСФ), представителей которого надо впускать в дом для наблюдений. Я вспоминаю случай полтора года назад, когда я сорвалась на Васю. Он знает мои кнопки и так здорово отжал, что я начала орать на него и лупить по попе, потеряв контроль над собой. Он уворачивался, и я отбила себе ладони, а от дикого крика из почти спазмированного горла начала течь моча по ногам. Мои поврежденные после родов мышцы таза напрямую связаны с диафрагмой, которая помогает кричать. Это я узнала потом уже, в контексте пения, а в тот момент стою я, обписянная, и плачу. Вася убежал, позвонил папе. Папа позвонил в полицию, они пришли и начали