— Ты хочешь пообедать со мной завтра? —поинтересовалась она однажды. — Я ожидаю Элизабет, Флавию, мадам деВольмар и мадам де Сент-Эльм. Нас будет шестеро, и мы непременно придумаемчто-нибудь потрясающее.

— О, Боже! — изумилась я. — Неужели выразвлекаетесь со всеми этими женщинами?

— Разумеется. Только не думай, будто ими яограничиваюсь. В нашем заведении тридцать монахинь, я имела дело с двадцатьюдвумя, у нас есть восемнадцать новеньких, и мне еще предстоит с нимипознакомиться. А из шестидесяти пансионерок только трое не поддались мне наданный момент. Как только появляется новенькая, я сразу прибираю ее к рукам:даю ей неделю — не больше, — чтобы обдумать мое предложение. Ах, Жюльетта,Жюльетта, мой либертинаж — это эпидемия, и все, кто ко мне прикасается, в концеконцов заражаются ею. Счастье для общества, что я ограничиваюсь таким, можносказать, мягким способом творить зло, а если бы, с моими наклонностями ипринципами, я реализовала все свои способности, зла в мире было бы куда больше.

— А что бы вы тогда сделали, моя любовь?

— Кто знает. Одно известно, такое богатое воображение,как у меня, способно вызвать ураган. Природе угодно творить разрушение исмерть, неважно каким образом.

— Мне кажется, — возразила я, — выприписываете Природе то, что скорее следует считать плодом вашейразвращенности.

— А теперь хорошенько послушай меня, свет моихочей, — сказала наставница. — Еще рано, наши подруги придут в шестьчасов, а пока, думаю, я смогу ответить на некоторые из твоих легкомысленныхвопросов.

Мы устроились поудобнее, и мадам Дельбена начала:

— Знания о целях Природы мы получаем через товнутреннее чувство, которое называем совестью; анализируя его, мы рационально ис выгодой для себя постигаем промысел Природы, который внутри нас выражается вимпульсах и который терзает или успокаивает нашу совесть.

Слово «совесть», милая Жюльетта, означает внутренний голос,который взывает, когда мы делаем то, чего делать нельзя, и это удивительнопростое понятие обнажает, даже для самого поверхностного взгляда, причиныпредрассудков, внушенных опытом и воспитанием. Скажем, если ребенку внушатьчувство вины за то, что он не слушается, ребенок будет испытывать угрызениясовести до тех пор, пока, переборов предрассудок, не обнаружит, что нетистинного зла в том, к чему прививали ему чувство отвращения.

Таким образом, совесть — это всего-навсего детищепредрассудков, которые заложены в нас с молоком матери, или этическихпринципов, которые мы сами создаем своим собственным поведением. Возможно и тои другое, если в качестве материала мы используем чувственность и из него лепимсвою совесть, которая будет нам надоедать, будет кусать, жалить, тревожить наспо любому поводу, и вполне возможно, что мы окажемся во власти совестинастолько деспотичной, что руки наши будут скованы, и нам не удастся получитьполного удовлетворения ни от одного поступка, тем более порочного в глазахокружающих или преступного. Именно здесь появляется, как противоядие отпервого, второй тип совести, совести, которая в человеке, далеком от суеверия идешевых вульгарных фраз, во весь голос заявляет о себе тогда, когда по ошибкеили из-за разочарования человек пытается идти к счастью окольным путем .и невидит ту широкую дорогу, ведущую прямо к цели. Следовательно, исходя изпринципов, придуманных нами для собственного пользования, у нас Может бытьодинаковый повод разочароваться в том, что мы сделали слишком много зла, и втом, что сделали его слишком мало или вообще не делали его. Но давай рассмотримпонятие вины в его самом элементарном и самом распространенном смысле. В этомслучае чувство вины, то есть то, что приводит в действие внутренний механизм,только что названный нами совестью, — так вот, в этом случае чувство виныбудет совершенно бесполезной вещью, слабостью, которую мы должны побороть вочто бы то ни стало. Ибо чувство вины — не что иное, как квинтэссенция, эманацияпредрассудка, вызванного страхом наказания за запретный поступок, тем более,если причина такого запрета неясна или неубедительна. Уберите угрозу наказания,измените понятия, отмените уголовный кодекс или переселите преступника из однойстраны в другую, и дурное деяние, конечно, останется дурным, но тот, кто егосовершает, больше не будет испытывать чувства вины за него. Следовательно,чувство вины — это всего лишь неприятная ассоциация, она вырастает из обычаев иусловностей, которые мы принимаем за абсолют, но она никогда, никоим образом несвязана с характером поступка, который мы совершаем.

Если бы это было не так, разве смог бы человек подавить всебе угрызения совести и преодолеть чувство вины? Можно сказать с уверенностью,что даже когда речь идет о поступках, имеющих самые серьезные последствия, сугрызениями можно справиться окончательно, если у человека достанет ума, и онвсерьез вознамерится покончить с предрассудками. По мере того, как этипредрассудки с возрастом искореняются, а привыкание постепенно притупляетчувствительность и успокаивает совесть, чувство вины, прежде бывшее результатомнеокрепшего сознания, уменьшается и, в конце концов, исчезает. Такпрогрессирует человек, пока не дойдет до самых потрясающих крайностей, пока непоймет, что можно наслаждаться ими сколько душе угодно. Правда, здесь можновозразить, что чувство вины в какой-то мере зависит от тяжести содеянного. Этотак, поскольку предубеждение против серьезного преступления сильнее, чем противлегкого, соответственно предусмотренное законом наказание в первом случаетяжелее, чем во втором; однако стоит найти в себе силы, безболезненноизбавиться от всех предрассудков, набраться мудрости и понять, что в сущностивсе преступления одинаковы, и ты научишься управлять своим чувством вины взависимости от конкретных обстоятельств. Остается добавить, что, научившисьсправляться с чувством вины по поводу незначительных проступков, ты скоронаучишься подавлять в себе неловкость при совершении довольно жестокогопоступка, а потом творить любую жестокость, как большую, так и малую, снеизменным спокойствием.

Итак, милая Жюльетта, если тебя посещают неприятные ощущенияпосле совершения жестокости, так это потому только, что ты привязана копределенной доктрине свободы или свободы воли и повторяешь про себя: «Какдурно я поступила!» Но если человек по-настоящему хочет убедить себя в том, чторассуждения о свободе — это пустые слова, и что нами движет сила, более мощная,чем мы сами; если он поймет, что все в этом мире имеет свою цель и свою пользуи что преступление, после которого наступает раскаяние, так же необходимо длявеликого промысла Природы, как война, чума, голод, посредством которых онапериодически опустошает целые империи — а ведь империи гораздо меньше зависятот Природы, чем человеческие поступки, — если бы только мы дали себе трудподумать над этим, мы бы просто перестали испытывать угрызения или чувствовины, и ты, бесценная Жюльетта, не заявила бы мне, что я неправа, полагаясь наволю Природы, которую ты считаешь грехом.