Машина, которая ушла в сеть, вернулась через два часа и стала под погрузку. Двое грузчиков, упираясь, по приставленной доске ловко спускали пятидесятилитровые бочки с третьего яруса подвала, потом со второго, а затем вручную катили их к подъемнику. Мне, по-честному, было даже страшно смотреть, как парни мордовались. А они, матерясь, еще и подмигивали мне: мол, нравится тебе наша работа? Наверху бочки снимали с подъемника и через боковой борт аккуратно закидывали в кузов машины.

Мне не нравилось. По госрасценкам такой тяжеленный труд тянул всего на пятьдесят копеек за тонну. То да се, нетто, брутто. Работяги пристально уставились на меня с немым вопросом: ну, что? Сказать, что они заработали всего пятнадцать копеек за три погруженные бочки, я не решилась. Расценки действительно дикие, они были установлены не иначе как для Гераклов или бесправных негров-рабов в Америке.

У меня был такой несчастный вид, что парни только махнули рукой и пошли грузить дальше бочки. Я видела, как, спрятавшись за ними, они дернули по стакану сухаря. Заведующий кивнул мне головой.

– Олечка, это их премиальная, и я не могу лишить ребят ее. Знаю, если спьяну с ними что-то случится, пойду под суд, – «гора человек» сидел печальный. – Вы думаете, здесь большие барыши, мы химичим? Не верьте. Ничего мы не разводим водой, даже бочки не вскрываем. Если в них дерьмо, а не вино, то это на месте в винсовхозах без нас постарались, а в магазине еще добавят.

Он подошел к рабочим, похлопал их по плечу: аккуратнее, хлопцы, умоляю вас. Вернулся, придвинул мне стул, сам присел рядом на какую-то тумбу, я даже испугалась, вдруг она под ним треснет.

– Давайте я вас угощу настоящим вином. Для здоровья положено и домой возьмите бутылочку, своих угостите. И вот что: вы ближе к начальству, нужно расценку хоть до рубчика довести, решите там этот вопрос, я уже сил не имею воевать.

Подошли грузчики и уставились на меня такими преданными собачьими глазами. Протянули свои пустые стаканы заведующему, он налил им доверху. Вчетвером мы чокнулись.

– Закусить нечем, – возмутился один, – где эта манда пергидрольная? С утра на базар умотала за жратвой и до сих пор нету. От б. дь, извините, Ёсиповна. Может, ее холера по дороге прихватила.

Мне стало смешно, выходит правда, у всех на базе есть клички, и мне на «Мегеру» нечего обижаться. Могли, конечно, что-нибудь оригинальнее выдумать. Но пусть будет так.

– Леха, давай для Ёсиповны спляшем. Девушка она симпатичная, не чурается нас, работяг.

Обнявшись, грузчики отплясали под стишок, звучащий на каждом углу в Одессе:

– Так мы поехали. А вы, Ёсиповна, не спешите, выпейте с нашим заведующим еще по бокалу. Он мужик хороший, добрый. Мы бы тоже остались, но кто без нас в магазине эти бочки выгрузит?

«Гора человек» долго смотрел им вслед и молчал, словно собираясь с мыслями.

– А знаете, Оленька, парни ведь не неучи какие-нибудь. Оба с высшим образованием, мастера спорта, один, кажется, по легкой атлетике, а другой – гандболист. Спорт закончился, и никому они стали не нужны. Вот и ломаются здесь в подвале. Это ж надо иметь сноровку и силу удержать бочку. Спины трещат. А что делать, жить-то на что-то надо. Еще и алименты с них удерживают. Боюсь только, чтобы хлопцы не спились. Народ разный. Похлопочите за нас, очень прошу. Если эти уйдут, с кем работать буду?

Он снова начал меня уговаривать взять вина хорошего, не только для себя, а для всего отдела, никто знать не будет, а его водитель, свой в доску пацан, подбросит меня домой. Потом начал рассказывать, как сам видел людей, бежавших посмотреть на тот желтый флаг. Никто ж не верил, пока не убедились.

– То ж приговор городу подписали, – тяжело вздохнул «человек гора», – неужели все здесь и останемся, как в чуму. Они же ничего нам не говорят, власть сраная, сукины дети. А ты корячься на них, то грузинского вина подкинь, то еще какого. Горе вокруг, а они веселятся. Мне жена врача с Вальховского морга сказала, что все трупами забито. Знаете где это?

– Знаю, я на Херсонской в третьем номере раньше жила и всю территорию больницы знаю, как свои пять пальцев.

– А в газетах ничего ж нет. Одни рапорты, как достойно встречают сто лет вечного живого Владимира Ильича. И это же надо, Одесса так подосрала. Ну, вы скажите, или я ничего не понимаю. Все знают, шо нужно шото делать с той канализацией, наконец. Город все равно, извините, какать будет, а куда? Уже и море все засрали, плывешь, а говно к рукам прилипает. Этим-то наверху шо, испугались не на шутку, всех своих родственников разом повывозили. А простой народ, значит, кинули, подыхай простой народ от холеры. Мне товарищ японский транзистор подарил, «Голос Америки» по нему ловлю. Так сейчас глушат, суки, я извиняюсь, ничего не слышно, даже музыки. Видать, приговорили целый город. Шо будет? Мы хоть пожили, детей жалко. И еще этих приезжих, им-то за шо такая беда на голову свалилась. За их же гроши. А ты попробуй их в шахте на Севере заработать.

– Что вы так? Обойдется. Бабуля моя несколько раз пережила холеру. В гражданскую войну лечиться вообще нечем было. Спаслись же. И мы выживем, коммунизм построим. Светлое будущее нас ждет.

– Ой, Оленька, не иронизируйте, я раньше тоже во все эти сказки про коммунизм, светлое будущее верил. Чушь собачья все это. Может, у них, кто крысами с корабля сбежал, и рай, а у нас вот этот ад, спасайся кто как может.

В конце подвала что-то громыхнуло. Заведующий вздрогнул, натужно привстал с тумбы, громко откашлялся, сплюнул и медленно засеменил куда-то в темноту.

– Оленька, идите, полюбуйтесь. Красавица объявилась, поддатая, сучка. Ну, вот скажите, чего ей не хватает? Хочешь выпить – выпей в обед, я не возражаю, пожри, как человек. Так нет, где-то на стороне нализалась, а ребята так голодными и уехали. Давно бы выгнал, из жалости держу. Каждый раз – прости, больше не буду. Пока не выпьет, нормальная, добрая, а как нажрется… От лярва паршивая. У нас, когда я служил, старшина говорил: терпение – сильное оружие, но иногда жалею, что оно не стреляет.

– Я могу представить, как вы его доводили, если он такое говорил.

– И еще не такое. На полигоне он подначивал нас: стрелять нужно, старательно целясь, случайно в цель попадают лишь одни сперматозоиды. Но вам это в ближайшие пару лет не грозит. В увольнительную каждому на это место замок лично повешу. Ключ только у меня, отопру, когда вернетесь, иначе горя с вами не оберешься. Находились дураки – верили…

Пьяная рабочая присела на ступеньку, сопя и бурча себе под нос.

– Все равно все сдохнут, всех холера заберет. Лучше я от пьянки сдохну, чем вы от срачки зальетесь. Я не бурду твою пила, а водочки московской хлобыстнула, в компании, тебе не честь…

Пора было уходить, и так засиделась, в отделе меня уже заждались. Заведующий повел меня какими-то закоулками, лабиринтами между штабелями бочек. Темно, сыро, спертый, пропитанный винными парами воздух, запах кислоты. Под ногами железобетонные плиты, отполированные за целый век, а то и больше, а вверху своды из кирпича, тоже заморенного временем и копотью. Как можно в этой темноте ориентироваться. Я шла за ним, как овца на заклание, безропотно и понуро. Вдруг меня тревожно осенило: а если он меня бросит здесь, я вовек дорогу одна не найду. Сколько раз мы огибали очередную колонну, подпиравшую свод, сворачивали то влево, то вправо. Тревога не рассеивалась: куда тащимся, выходом никак не пахло, вот влипла, так влипла. Наконец подул приятный ветерок, вроде как с улицы, и высветилась тонкая струя света из круглого, за решеткой, отверстия почти под потолком. Однако по-прежнему ничего кроме бочек все равно я не различала. Спина «горы человека» еще раз мелькнула передо мной и внезапно вовсе исчезла. От страха я вросла в пол, застыла как вкопанная, не в силах больше сдвинуться с места.