Я решила машину не ждать и пройтись немного. День перевалил за рабочий экватор. Пекло исчезло, спасибо легким облакам, прикрывшим солнце. И вдруг так захотелось летнего дождичка, подставить лицо под его мягкие струйки, и не припомнишь, когда последний раз он шел, кажется, в начале июня. А как он нужен, чтобы смести все следы этой жуткой напасти. За что, за какие грехи моей любимой Одессе холера, чем она провинилась? Она ведь добрая, гостеприимная, отзывчивая, потому и людей столько к нам едет. Тяжело, когда их много, а разъедутся к осени, в городе сразу скучно становится.

Но нам на базе круглый год не скучно, чересчур даже весело, только поспевай кормить такую махину. Вот и крутимся, как этот пятый склад. Я шла себе и представляла, сколько халявщиков не совсем нежно обвивают могучую шею (вот уж точно бог не обидел) заведующего и душат своими непомерными даже не просьбами, а требованиями. Раздирают на части. А что стесняться, деляга, вон какое пузо наел на дармовых харчах. Что же тем молоденьким актрисам остается, самая малость. Но все равно раздули. А какое кому дело, кроме собственной жены, как он с ними проводит время. Со мной он тоже пробовал кокетничать, но корректно.

– Где тебя черти носят? – раздраженно спросила Лилия Иосифовна, протирая свои огромные очки. – Признайся, «человек гора» очаровал. Приятный дядька, и умный, не верь, что о нем бабы кудахчут, мужики тоже хороши, еще хуже этих баб. Оля, мне уходить надо, к хирургу записалась. Я тебе записку оставила, сводку перепроверь, завтра утром ее перешлем, и тоже можешь отчаливать. Нечего торчать до ночи.

Ну и состояние у меня было, когда я очутилась за воротами базы. Сторонилась людей, мне казалось, что все чувствуют, как от меня истерически несет этой хлористой вонью. На остановке троллейбуса народ старался держаться подальше друг от друга и пристально окидывал взглядом окружающих. Я сама ловила себя на мысли, что непроизвольно оцениваю внешний вид, цвет лица, даже опрятность всех, кто приближался навстречу, и этой тетки, что шагала рядом. Людей на улице так мало, и это в самом центре, что уж говорить о «высерках», как называет бабка наш Фонтан. Коганка для нее не «высерка», а вот Фонтан – да. Ну, даешь, дорогая Пелагея Борисовна. А ведь как Лена Ковалева, соседка Тани Дробот с первого этажа, чудесно написала:

Фросю так и не выпустили из Херсонской инфекционки, положение, видно, серьезное. Каждый вечер мы с Алкой вынуждены ходить к ней домой, поливать цветы, квартира – Сахара, духота неимоверная от раскаленной за целый день крыши. Фросин муж, дядя Коля, как она ни старалась за ним ухаживать, умер еще в прошлом году, раны доконали. Она его из госпиталя после войны забрала вообще никакого, еле выходила. Лицо его было очень обезображено, изуродовано. Поражено, видно, было серьезно осколками, но он так мило, по-доброму всегда улыбался, что не ответить на его улыбку было невозможно. Он слыл хорошим специалистом, в технике, все говорили, бог. И голова золотая, и руки. Когда ему нездоровилось, то начальство за ним даже машину домой присылало, лишь бы он присутствовал и контролировал производственный процесс. Что-то ответственное для оборонки выпускало их предприятие. У нас на базе тоже такие умельцы есть, не хуже Левши, если надо, блоху подкуют, и директор за ними прямо дрожит. Их «королями» у нас называют. Найти инженера раз плюнуть, а вот такого работягу, на все руки мастера – шиш два.

Сын дяди Коли и Фроси, Виктор, был старше меня на девять лет, он быстро женился, но недолго в мужьях ходил, разошлись, оставив жене ребенка. Мы с Алкой пытались его разыскать, но не смогли, потом узнали, что откомандировали с завода на борьбу с холерой, точнее на строительство дамбы на полях орошения, на задержание говна, чтобы оно не переливалось напрямик в лиман. Гром грянул, мужик и перекрестился, да поздновато. Холеру обнаружили уже и в Астрахани, и в Батуми. Как по югу разгуляется, всем достанется.

Гулять по карантинному городу невесело, думы безрадостные одна за другой лезут в раскаленную башку. Дошла до Дерибасовской, угол Карла Маркса, там всегда толпились моряки возле входа в Управление «Антарктики», но сегодня ни одного человека. У редко встречающихся прохожих напряженные лица, такое впечатление, что ждут чего-то. Страх не скроешь, льется из глаз. Мне тоже страшно. Идти дальше по любимому маршруту студенческих лет – «малому кругу», а тем более «большому» – неохота. И сачковать надоело. Зачем я прикатила в центр, ах, да, на флаг поглазеть. Рвану-ка я на работу, никто ведь меня с винного склада не снимал, надо доделать свое нормирование. В подвале попрохладнее, все ждут возвращения машины со второго розничного комбината с пустыми бочками, их потом надо будет перебросить на перевалочные базы.

Наш главный бухгалтер Мизинер в полном отчаянье, только чешет свою лысую «репу» и плачется из-за больших накладных расходов. Они зашкаливают, ничего, все спишут, как всегда, на несчастную торговлю. Главбух называет ее «социалистической золушкой», она, мол, за все в ответе. Кадровик на его причитания, выпив водочки и запив ее вином и оттого бойкий от такого коктейля, парировал:

– Торговля тоже не промах, ничего не скажешь: хороша золушка, ворует себе у государства на хрустальные башмачки. Не ровен час, поранит о них свои нежные ножки.

Машина вернулась только к сумеркам, ее, не мешкая, тут же загрузили бочками с сухим вином и отправили в магазины. Там пустят в продажу на разлив, бери, сколько хочешь. Люди ждут, лучшего средства профилактики еще не придумали.

Только в середине сентября в Одессе был снят карантин. Наутро после отмены все местные вышли с радостной новостью на первых полосах. Над городом опять взвились красные флаги. Но ограничения остались. Выезд разрешался только по командировочным удостоверениям и справкам о прохождении осмотра на вибриононосительство. Но 7 октября и это отменили. А как же: нужно, чтобы жизнь начинала входить в прежнее русло с привычным главным девизом и призывом к товарищам встретить очередную годовщину Великого Октября новыми трудовыми подвигами. На столетие вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина с победами сплоховали, теперь необходимо наверстывать. От горкомов-райкомов ждут отчетов.

И они посыпались с трудовых вахт, покрывая пустыми и звонкими словесами убытки. У нас на базе они просто зашкаливали, особенно расходы по транспорту и списанной и уничтоженной таре. Черт с ним, слава богу, что так закончилось с холерой, выдули ее морские ветры из Одессы. Но отголоски ее в песне, кажется, Кости Беляева, которая так и называлась – «Холера». Особую популярность она обрела среди курортников, которые, несмотря ни на что, повременив год-другой, снова потянулись в Одессу. Одесситы, кто пережил это время, услышав ее, морщились. Во-первых, все неправда, во-вторых, одесситки ни при чем. Опять во всех грехах крайнюю нашли. Обидно, если не сказать, подло. Вот эта песня:

…Фросю после долгого перерыва я увидела на дне рождения своего дяди Леонида Павловича. Собрались только самые близкие друзья и родственники. Стол, как всегда, был достойным, но без особого шика. Былое настроение еще не вернулось к одесситам, еще не оправились от пережитого. Фрося сильно изменилась, хотя и покрасила волосы и сделала перманент, очень похудела и постарела. Не радовала привычным активным темпераментом и заразительным смехом, сидела тихо, устало и даже отчужденно. О холере никто не заикался, Жанночка предупредила, чтобы вопросов лишних Фросе не задавали. Все и так понимали, каково ей, санитарке, пришлось, ухаживая за такими больными. Но, как ни странно, она из инфекционной больницы не уволилась, как другие. Правда, стала ходить в церковь, но при этом не перестала гнать самогон. Делала она это блестяще, качество не подводило. И еще не один год, вплоть до ее смерти, собираясь семьей, мы поднимали стопки с ее самогоном и, не чокаясь, поминали то страшное холерное время. Отдельно обязательно стояла стопка с коркой черного хлеба в память о дяде Коле. Дядя Коля почему-то очень любил именно эту стопку, самую обыкновенную, хранил ее отдельно от других в углу верхней полки серванта, который смастерил собственными руками.