— Тебе хочется умереть?

Наёмница пошла от него, затем побежала. В ее голове не было ни одной мысли, босые ступни чувствовали, как покалывают и сминаются жесткие травинки — приятное ощущение, напоминание, что она все-таки жива. Навстречу ей несся ветер. Ее пропыленные волосы ветер отбросил с лица, и это тоже было приятным — пряди вспархивают, как взлетающие птицы, ветер холодит шею, прежде прикрытую волосами. Она жива! Вот только не знает, зачем и как ей жить… Она могла бы бежать так очень долго, восхищенная, равнодушная и отчаявшаяся.

— Эй! — закричал Вогт.

Она остановилась столь резко, что ее голова и верхняя часть тела подались вперед, а затем развернулась и с обреченным видом побрела обратно к нему.

Задрав голову, Вогт несколько обиженно смотрел на Наёмницу своими большими круглыми глазами, серыми, как туча в небе над ними.

— Что? — спросила Наёмница. — Что? Что? Что?

— Сколько еще я буду тут стоять? — уточнил Вогт.

Наёмница с усмешкой протянула ему руку. Эта усмешка исчезла, как только его белые пальцы сомкнулись вокруг ее смуглого запястья.

— Уф, ты весишь целую тонну.

— В нашем братстве я был самый худой.

— Обжоры, лентяи и слабоумные.

Они уселись на краю ямы. «Близко», — отметила Наёмница с раздражением, но — из опасения выдать свою нервозность — отодвигаться не стала, только сгорбилась и опустила голову.

— Ты не сможешь продолжать делать то, что делала раньше, — сказал Вогт. — Ты сразу погибнешь.

— Знаю, — буркнула Наёмница, рассматривая свои грязные ступни.

— Это все — игра, только игра. Причем глупая. Кроме того, в ней такие запутанные, противоречивые и легко пренебрегаемые всеми правила, что их вроде бы и вовсе нет. Но они есть, и они плохие.

— Ты о войне, что ли? — растерялась Наёмница.

— Об игре, — убежденно возразил он. — Мы не должны в нее играть. Нельзя.

— Тогда что же делать? — растерянно спросила Наёмница.

Вогт очень внимательно посмотрел на нее. Какие красивые глаза, с торжественным и грустным выражением. Наёмница уставилась в них как завороженная.

— Невозможно выйти из этой игры, — сказала она, не уверенная, что понимает их разговор.

Вогт продолжил молча пялиться на нее.

— Что? — не выдержала она. — Что? — и ощутила себя не менее сумасшедшей, чем он.

Вогт задумчиво поскреб затылок.

— Невозможно сразу выйти из этой игры, — объяснил он. — Но если мы сначала сменим ее на другую…

— На другую?

— Мы можем начать собственную Игру, — Вогт говорил медленно, явно соображая на ходу. — И если мы победим в ней…

Невыносимо странный получался разговор. Для Наёмницы слово «странный» значило тоже, что «глупый». Она все-таки рассмеялась надтреснутым сухим смехом.

— Вот же бред. Ты сам-то понимаешь всю эту ерунду?

Вогт словно не слышал ее.

— Если мы победим… — повторил он.

Он смотрел в ее глаза. Она смотрела в его глаза. И вдруг он отвел свои.

— Мы получим возможность выйти из всех игр. И не играть.

Небольшие прищуренные темные глаза Наёмницы раскрылись шире. «Не играть, — мысленно повторила она. — Не играть». Эта фраза ничего для нее не значила, но вызывала в ней странный отклик. Это было невероятно… бессмысленно… и совершенно невероятно.

— А если мы проиграем? Что тогда?

Он пожал плечами, как будто говоря: «О такой возможности я пока не думал», а затем поднялся и с удивительным проворством пошел туда, откуда они совсем недавно улепетывали, словно спугнутые кролики.

— Подожди меня! — воскликнула Наёмница, вскочив на ноги. — Подожди меня!

Туча сделалась совсем мрачной, даже какой-то свирепой, и вся покрылась трещинами, разваливаясь на мелкие тучки. «Может, еще разойдется?» — подумала Наёмница без особой надежды. На шагающего рядом Вогта она старалась не смотреть.

— Нам нужна еда, — сказал он. — Поищем в лагере.

— Главное, нам нужно оружие.

— Нам не нужно оружие.

— Ха! Я посмотрю, долго ли ты продержишься без оружия!

— Так ты играешь? — спросил он.

— Нет, — ответила Наёмница.

— Да, — секунду спустя произнесла она, поражаясь сама себе. — Да!

И если, обессиленная, она походила на пустой сосуд, то сейчас до краев наполнилась силой, в которой растворилась усталость. Наёмница воодушевилась. «Я выносливая, как бродячая кошка, — с гордостью сказала она себе, и на ее губах появилась кривоватая усмешка. — Побитая, все пережившая бродячая кошка».

Разве что рана не заживает.

Они направились к скоплению тел. Их количество впечатляло — кочевники потрудились на славу. Осознание, что едва ли кому-то удалось уцелеть, заставило Наёмницу ухмыльнуться. Вы же были такие равнодушные к смерти, вот она, получите, вся ваша.

Осторожно, чтобы не вляпаться босой ногой в липкую кровь, она перешагнула распростертое тело. Один из пленников. Она могла бы сейчас валяться с ним за компанию, а она стояла над ним, живая и почти невредимая, отчего вдруг представилась себе очень хитрой — она нашла этого человека и с ним уцелела, только с ним и возможно было уцелеть.

Вогт осматривался. В широко раскрытых глазах удивление и любопытство, ничего кроме удивления и любопытства. Наёмница была слегка разочарована. Не проняло. Он так и будет изображать, что все чудесно, вовсе нет никаких трупов?

— Какая бойня, — пробормотала она, блуждая среди тел и выглядывая, чем бы поживиться. Она уже не один десяток раз видела подобное и все же каждый раз отмечала: «Какая бойня» — хотя не то чтобы это ее как-то задевало. А может, в первый раз и задело, теперь уж не вспомнить.

Ветер пошевелил волосы на Вогтовом затылке, пушистые и светлые. Вогт повернулся и подставил нос ветру с щенячьей кротостью. Тут Наёмница осознала, что неотрывно таращится на него, и отвела глаза, виновато, как застигнутая врасплох. Глаза убитого пленника были раскрыты и смотрели вверх, на красное оперение стрелы, торчащей из его лба.

— Лошадь! — услышала она радостный вскрик Вогта. — Лошадь!

Извергая счастье, Вогт бухнулся на колени. С возрастающим ожесточением Наёмница наблюдала, как он пытается поднять и гладит тяжелую лошадиную голову. Он проводил пальцами по полосе белой шерсти — ото лба до навсегда замерших ноздрей, и снова — вниз ото лба; в немом восхищении трогал ее уши, похожие на мясистые листья какого-то цветка. «Умильно», — подумала циничная Наёмница, то презрительно усмехаясь, то мрачно сжимая губы.

— К чему эта дурацкая счастливая рожа? — грубо спросила она. — Кобыла истыкана стрелами как ежиха колючками.

— Я так мечтал увидеть лошадь, так хотел к ней прикоснуться. У нас в монастыре не было лошадей, мы же никуда не выезжали.

— Ну, вот ты увидел, вот потрогал дохлую лошадь, ликуй и прыгай! Хватит, наверное, дурака валять? — она давилась гневом. Что за недоумок! Одни хотели смерти; этот не замечал ее в упор. Она не