и многое из сказанного могло быть неправильно понято или истолковано. Вглубь теологии я пока не углублялся, но простой вывод, который следует из еретических идей мне понятен, потому что прост как кирпич: бей дворян и попов.

Понятно, я всегда за всё хорошее против всего плохого, и в душе может тоже разделяю мнение о несправедливости нового для себя мира, только, так уж получилось, что я теперь и поп, и дворянин, то есть еретики и мои враги тоже, как и для короны или церкви. К тому же, мог бы немало рассказать о религиозных войнах земного средневековья, сколько крови в них было пролито, чтобы в итоге вместо одних несправедливостей получить другие, порой более жуткие, тот же нацизм.

— Так мы проедем? — второй раз спрашивает сержант.

Я опять завис что ли, как постоянно делал мой первый, собранный на коленках, компьютер?

— Да, проезжайте. — соглашаюсь. — Братья, пропустите их. Надзирателя Никиту предупредите, он к себе в келью ушёл отдыхать.

Караульные монахи все вчетвером дружно рассмеялись.

— Мы видели, как он пошёл. — пояснил старший. — Взял для просветления из гостиницы добрую паломницу. — показал взглядом в расположенное неподалёку от монастырских стен трёхэтажное строение. — Думаем, не до отдыха ему сейчас, ваше преподобие. Продолжил труды свои.

На Земле священники тоже грешили, а здесь с этим намного проще. Предать бы прелюбодеев анафеме, да не поймут, и конечно же сие не в моей власти.

— Значит от трудов отвлеки. — не поддержав веселья, говорю строго. — Пусть не затягивает отправку и приём. Не нужна нам здесь старая ведьма.

Ни в какие проклятия, порчи и разные наговоры я не верю, но колдуны и ведьмы здесь реальные. Так и есть, особенно, с учётом того, что в эту категорию попадают изготовители отравы, наркоты, зелий для прерывания нежелательной беременности и прочих гадостей. Увы, часто в колдовстве обвиняют обычных травников.

В поиске злых умыслов у знахарей и написании доносов сильно усердствуют врачи, купившие себе практики и не желающие с кем-либо делиться доходами. В общем, мне придётся проводить беспристрастные, серьёзные расследования, чтобы отделять овец от козлищ, или как там было у святого Матфея?

— Чего стоим? — спрашиваю у старшего сержанта. — Вперёд! — командую. — Когда твой доклад почитаю?

— Я это, опять кляксу посадил. Перепишу. А содержание могу прямо сейчас вам дать посмотреть.

— Да чего мне его смотреть? Мы же с тобой вчера всё обсудили. Не затягивай.

В отличие от Степа, его опекун с грамотой не очень дружил. Читал вполне быстро, даже не по слогам, а вот с написанием имел проблемы, даже при том, что в континентальном языке, как и во всех местных его диалектах, работало правило: как слышишь, так и пишешь. Руки у Ригера не под перо были заточены.

Записка о том, что милорд Степ Неллерский живым и здоровым добрался до вверенной его руководству обители, отправилась в тот же вечер, когда я сюда прибыл, а вот подробный доклад о путешествии был готов только для епископа — подьячий Виктор постарался.

Для герцогини сообщение должен написать своей рукой мой бывший опекун, но он всё ещё над этим мучился, словно перегоревший автор при написании главы затянувшегося романа. Ладно, время у него есть, группа паломников из Неллера отправится в обратный путь только через два дня. Почтовое ведомство что ли придумать? Да ну, к чёрту. Тут много чего надо предлагать, и организация связи — не самое первоочередное дело.

Нашу маленькую кавалькаду все заметили, а по богатству моего гардероба сразу догадались, что едет настоятель. Кланяются почтительно даже те, кто находится далеко или смотрит из распахнутых окон гостиницы. Это что там за симпатичная девичья мордашка мне весело улыбается? Ох, старик — торможу свои игривые мысли — успокойся уже, всё впереди, успеется.

Почти сразу, как позади остались строения, пошли поля со колосящимися всходами посевов. Деревня Монастырка-то совсем рядом, вон они, её убогие домишки всего в полумиле виднеются. Крестьяне — смотрю, среди них детей не меньше, чем взрослых, и работают наравне — уже срезают колосья серпами, такими же, как на гербе той страны, в которой я родился, провёл детство и потерял. Не по своей вине, мал ещё был. Опять о грустном, постороннем? Зачем? Эх, Стёпа-Степ, нам ли аббатам-настоятелям в четырнадцать лет — кровь с молоком — быть в печали?

Стариков не увидел вообще ни одного, ни в поле, ни в деревне, которую миновали довольно быстро — всего-то четыре десятка убогих хижин. Да уж, не живут здесь селяне долго. А ещё — заметил — все крепостные кланяются низко, вроде уважительно, но взгляды прячут. Нутром чую, нет в них почтения, лишь страх и неприязнь.

Ух, ты, гречка? Точно, она. Смотрю, в моём хозяйстве довольно разнообразный ассортимент продуктов, и зерновых, и овощей, и оливок, и винограда много, и фруктовые сады. Земля-то прямо благодатная, и климат мягкий. С Италией или Грецией бы сравнил, но отсюда до моря пара-тройка сотен миль, влажность другая, меньше намного.

— Это что за острог? — спрашиваю Ригера, когда за околицей в стороне фруктовых посадок вижу обнесённый частоколом из заострённых брёвен квадратный участок, размером всего в четверть акра.

Надо было с собой кого-нибудь из братьев взять. Дядьке-то откуда тут что знать? Действительно, хорошие мысли приходят с опозданием.

— Пасека. — поясняет старший сержант.

Ого, Ригер уже, оказывается, в курсе. Молодец, тоже времени зря не теряет. Подготовился к нашей рекогносцировке.

Паргейцы оказались сообразительней землян, в том смысле, что давным-давно от бортничанья перешли к культурному пчеловодству. Мёда добывали много, но и спрос на него при дороговизне и малой доступности сахара был большой. Пасека не приносила обители дохода только по той причине, что братья сами весь её продукт употребляли, правда, в виде медовухи.

Опасный это напиток. В своей прошлой жизни узнал. Вроде пьёшь как лимонад, а потом на ногах устоять не можешь. Плавали, помним.

От поднесённой встретившим нас братом Тимофеем — так он представился — ендовы с медовухой литра на полтора отказался, как и от мёда в