подошел ко мне в баре, попытался со мной заговорить и сказал — представь, он это считает нормальным: «О, меня влекут ваши глаза, они гипнотизируют, зовут меня…» И это притом, что он явно голубой. И одевается всегда, как Оскар Уайльд, иногда с цветком…

Она щелкает пальцами, подбирая нужное слово.

— На лацкане? — пытаюсь я догадаться.

— Нет, с подсолнухом на длинной…

— На длинном стебле?

— Вот-вот. В руке.

Мы пересекаем небольшой канал, идем от Кампо Санта-Маргерита к Кампо Сан-Барнаба, а оттуда — к Академии изящных искусств мимо книжных лавок Толетта: романы, роскошно изданные книги по искусству, дизайну и архитектуре, и все это великолепие лежит в витринах небрежными стопками. А внутри? Магазинчики абсолютно пусты, ни единого покупателя. Кстати, я вообще почти не вижу в Венеции, чтобы люди читали. Что-то в этом городе словно оттягивает, отвлекает человека от какой бы то ни было умственной деятельности. Как будто есть что-то неправильное в том, чтобы отгородиться от него и уткнуться в книгу.

— Чувствую себя посрамленной, — говорю я Джиневре, когда мы заглядываем в книжный. — Смотри, сколько из этих книг переводные. И сколько стараний приложено, чтобы они красиво выглядели. В Англии у нас такого нет. Очень мало кого из иностранных авторов читают в переводах.

Джиневра кивает и испускает тяжкий вздох закоренелого книжного червя.

Прежде чем выйти на улицу, я обращаю внимание на удручающую деталь. В разделе итальянской литературы выставлены книги по меньшей мере сорока названий. Но среди авторов ни одной женщины. А еще утром, читая газету, я заметила: нет ни одной статьи журналиста-женщины, женских имен нет в списке штатных сотрудников, больше того — женщины не упомянуты ни в одной заметке. На всех фотографиях в газете — улыбающиеся мужчины в строгих костюмах в окружении других улыбающихся мужчин. Вспоминаю галантность, которую наблюдала здесь все последние дни, и задаюсь вопросом: может, подчеркнуто вежливое отношение к женщине — это своего рода компенсация за изоляцию в общественных делах?

Чтобы попасть из Сан-Поло к знаменитому, но, честно говоря, не вызывающему доверия мосту Академии (представьте себе мост из спичек, только из очень больших спичек), приходится совершить серию крутых поворотов и пересечь несколько каналов. Идем по узкой аллейке мимо череды магазинчиков и палаток, торгующих попсой от изобразительного искусства, и выскакиваем к основанию моста. Справа от нас Академия изящных искусств, слева — ряд непомерно дорогих кафе. Места для туристов можно опознать по кричаще-пестрым навесам, ненатурально вышколенному персоналу, напечатанным в типографии меню, а еще по тому, что на столах заранее расставлены мисочки с чипсами. Ну и, конечно, фантастические цены, фантастические настолько, что могут перейти в разряд анекдота.

Стеф, Джиневра и я поднимаемся на мост, на самый его верх. Небо и вода одного цвета — в серебристых крапинах, как старинное зеркало, цвет мягкий и приятный для глаз. Я смотрю, как плещет вода о берега Большого канала, и ощущаю, как она болезненно завораживает меня.

Я успела перезнакомиться с массой друзей и приятелей Стефании, все они как на подбор личности творческие, жизнерадостные, деятельные, открытые, подобно самой Стеф, и все весьма дружелюбно относятся ко мне. Однако заводить новые дружбы не так-то просто. Все тормозит Стеф, которая то и дело пытается переводить для меня разговор. После всех ее титанических усилий чаще всего оказывается, что обсуждаемая тема мне нисколько не интересна.

— Нет, извини, я все-таки хочу перевести это для тебя на английский, — говорит моя подруга. — Бойфренд ее сестры жить, то есть живет, в Германии, и он собирается приехать через месяц. Они хотят поехать на машине во Флоренцию или в Тоскану, вот мы это и обсуждаем.

— Понятно! — киваю я и делаю заинтересованное лицо.

— Прости, — извиняющимся тоном обращается ко мне Стеф, переведя несколько скучнейших фрагментов разговора. — Теперь мне придется говорить по-итальянски, потому что я хочу рассказать смешную историю с игрой слов.

— Вперед! — говорю я. — Рассказывай самое интересное по-итальянски.

Стефания покупает мне «шприц», здешний популярный напиток; невзирая на мои протесты, она платит практически за все. «Шприц» — полупрозрачная жидкость оранжевого цвета — подается с оливкой, и, как объяснила мне подруга, его нужно пить ранним вечером.

— Нравится? — спрашивает она.

Все взгляды устремлены на меня. Мы сидим в баре на открытом воздухе, пока сгущаются сумерки.

— Ну, как сказать… — Я издаю дебильный смешок: — Прости, не могу тебя порадовать: боюсь, по вкусу это точь-в-точь английская микстура от кашля. Так что вкус мне нравится, но пить не хочется — напоминает аптеку.

Мы рассматриваем официанта, бледного узколицего мальчика с длинными темными волосами, темными глазами и плотно сомкнутыми губами, как на портретах Элизабет Пейтон. Сходимся во мнении, что парень хорош собой, только уж очень зажатый.

— Знаешь, а он русский, не итальянский мальчик, — говорит Стефания. — И он немного выделывается, тебе не кажется? К чему эти театральные представления всякий раз, когда мы заказываем кофе?

Она расспрашивает, что я успела понять о венецианцах. Замечаю, что лондонцы, на мой взгляд, все же демократичнее и вежливее; к тому же у нас больше уважают личное пространство других людей — хотя, может быть, и из страха, что в противном случае тебя убьют. Например, я наблюдала, как венецианская леди семидесяти с лишком лет, стоя посреди вапоретто, не уступила ни пяди (буквально) двум молодым китайцам, между которыми болталась чудовищных размеров сумка. Она застыла как памятник, расставив полные ноги в модельных кожаных лодочках, даже не думая посторониться. Глаза на ее обильно накрашенном, чтобы не сказать размалеванном, лице были бесстрастно прикованы к пейзажу за окном. Парни поглядывали на нее в изумлении, но ей это было как с гуся вода.

— Не забывай, у нас маленький городок, и у людей, которые здесь живут, соответствующий менталитет. Они не любят чужих, особенно туристов, — говорит Стефания.

— Но есть и хорошее: мне кажется, в вашем городе нет ничего некрасивого, — продолжаю я, — разве что граффити в новом квартале у побережья.

— А это в основном дело рук десятилетних ребят, вообразивших, что они в Нью-Йорке. Им немного обидно жить в таком месте, как Венеция… Счет принесли, — мрачнеет подруга, глядя на меня. — Давай начинай прения.

— Ради бога, Стеф, позволь мне заплатить.

— Нет. Ты у меня в гостях.

— Что ж с того? Ты слишком дорого платишь за то, что позволила мне вторгнуться в твое личное пространство на столько дней.

— Да тут и говорить не о чем, всего пять евро.

— Вот именно! Так и позволь мне их заплатить!

— Нет, нет, Бидиша, кроме шуток…

— Кроме шуток. Вот и я