вопросы. Как сдернуть картину с крюка на стене, как снять ее с подрамника, свернуть в рулон, упаковать и, наконец, вынести, и по всем вопросам достигли быстрого взаимного понимания.

И тогда Константин размашистым, купеческим жестом распахнул кейс и придвинул пачки новеньких долларов Александре Ипполитовне.

– Считайте! – торжественно объявил он. – Фирма гарантирует.

– Так вы – в долларах? – спросила вдруг Александра Ипполитовна.

– Предпочитаете – в евро?.. – Константин располагающе улыбнулся. – Не вопрос, поменяем.

И тут произошло нечто странное.

Наступила долгая тишина. Глаза Александры Ипполитовны были рядом, и он увидел в них ужас. Такой же ужас плюс обездвиживающий страх он увидел в глазах Вари, невесты индуса.

– Что-нибудь не так? – спросил он.

– Мы-то думали, вы цену… в рублях, – негромко сказала Александра Ипполитовна.

Константин похолодел, и сторонний наблюдатель мог бы увидеть теперь ужас в глазах у него. Он мгновенно понял весь кошмар случившегося недоразумения.

– Так я… пожалуйста, – начал он и осекся, сказать ему было решительно нечего…

Потому что, если перевести предложенные им доллары в рубли, получится что-то около четырех с половиной миллионов, то есть в тридцать раз больше, чем он должен был заплатить.

Женщины переглянулись и без слов сообразили самую страшную для Константина вещь. Если этот даривший ирисы и рассыпавшийся в комплиментах тип был готов выложить за Боголюбова в тридцать раз больше, чем они просили, значит, картина стоит еще дороже, много дороже, и, значит, этот тип проходимец.

Невеста индуса Варя на третьей минуте нарушила тишину и внятно, как приговор, произнесла: «Мама, не надо…»

– Мы не продаем картину, Константин, – сказала Александра Ипполитовна. – Спасибо за предложение. Мы передумали.

– То есть как?.. Почему?..

Это была катастрофа. В горьком отчаянии, пытаясь их переубедить, он пустил в ход все свое красноречие. Приводил аргумент за аргументом, даже пытался обратить недоразумение в свою пользу: ведь он, в конце концов, предложил им в тридцать раз больше того, что они просили! Все было напрасно, Боголюбов уплывал, как уплывали в ночное море написанные им парусники…

Ему была сухо предложена чашка чая, от которой он, все еще пытаясь склонить их на свою сторону, отказался. После чего ему было сказано, что час уже поздний и пора на покой. Он с тоской взглянул на Боголюбова и поднялся.

Александра Ипполитовна и невеста индуса проводили его до крашенных коричневой половой краской дверей.

Он пытался оставить им визитку с телефонами, они не взяли. Единственное, чего ему удалось добиться перед уходом, было ни к чему не обязывающее разрешение звонить и справляться о судьбе картины.

Оказавшись на улице под холодным питерским дождем со снегом, он крупно сплюнул и проклял себя за собственную глупость.

Нашел свою единственную и уникальную, с которой никогда не расстанусь. Сильно постарался. Так тебе и надо, кретин, подумал он и, не разбирая дороги, зашагал по лужам.

Через день он был уже в Москве. Навалились дела, но перед глазами по-прежнему стояло перламутровое море и парусники под серебряным небом.

Через неделю он позвонил. Варя говорила с ним формально и коротко. Сказала, что картина на месте, но они пока не думают ее продавать. Он просил передать наилучшие пожелания Александре Ипполитовне и неделю спустя позвонил снова.

И снова получил категоричный отказ.

Он завелся, он не мог успокоиться и смириться.

Он предложил Александре Ипполитовне сумму даже большую той, что вызвала у нее и Вари шок. Но чем настойчивей он добивался их согласия, тем упорнее они стояли на своем: картина не продается.

И вдруг через месяц Варин голос в трубке заметно потеплел. Она впервые была с ним приветлива, и, почувствовав это, он прямо спросил о Боголюбове. Всё может быть, ответила она. Когда, волновало его. Скоро, сказала она, звоните недели через две. Сбылось! Сбылось! – чуть не закричал он. Наверное, свадьба с индусом на мази и им нужны деньги!

Он с трудом выдержал дней десять.

В трубке ответил мужчина.

Индус, мелькнуло у него, но мужчина абсолютно чисто говорил по– русски. «Срочно приезжайте, Варя вас ждет, – сказал он, когда Константин рассказал ему о себе. – Она вышла в магазин, но вот-вот подойдет».

Он примчался на следующее утро и был захвачен в знакомой квартире милицией.

По делу Константин проходил как свидетель, хотя после его показаний следователю Рыжкову стало ясно, что именно этот интеллигентный антиквар с дрожащими коленями и есть косвенный виновник беды.

Женщины были убиты за день до последнего звонка Константина. Перевернутые его первым визитом, обезумевшие от невероятной предложенной им цены, они все это время пытались продать картину сами. Покупателя искали через своих знакомых и через знакомых своих знакомых. И вот нашли, и сами открыли ему дверь.

Константин окаменел от горя. Ему было жалко и Александру Ипполитовну, и Варю, и даже индуса, так и не успевшего овладеть русской девушкой. Но, честно сказать, о Боголюбове он жалел куда больше.

Шедевр исчез.

Парусники под ночным небом плывут теперь неведомо где, на чьей-то неведомой стене.

Рано или поздно они обязательно выплывут на всеобщее обозрение и снова станут лакомой приманкой для антикваров и бандитов.

Беда в том, что Константина к этому времени, скорее всего, уже не будет. Такие картины богатенькие владельцы намертво «привинчивают» к стенам и держат при себе всю жизнь, которой немолодому уже Константину может запросто не хватить.

Рецидивист

Однажды легкой летней ночью сидели компанией у Сергея.

Выпито было изрядно. Над бутылками висел гвалт, разговор прыгал с темы на тему, перемежался анекдотами и хохотом.

К полуночи Серегины запасы кончились. Выпит был даже сокровенный двадцатилетний Блэкбуш, который почему-то гостей не удивил. Виски как виски, сказал Федя. Самогон.

Кое-кто ушел, но трое самых стойких, включая меня и Федю, остались. Сергей напрасно поглядывал на часы и вздыхал – Федя требовал продолжения, и все понимали, что Феде перечить нельзя.

Пришлось перейти на коньяк.

Федя недавно освободился из заключения и поэтому невольно вызывал уважение. Поэт и заключенный, собиравшийся теперь, после обретения свободы, стать антикваром – таков был путь этого удивительного человека, которого трижды осуждали за драки.

Он выпил коньяка и стал читать стихи. Не могу не отметить, что как автор-исполнитель Федя превосходил многих мэтров. Длинные руки взлетали, как у Спивакова, глаза обуживались в щелки, рот презрительно кривился в сторону слушателя. Оторваться от этого зрелища было трудно.

Все в компании знали об огромном поэтическом темпераменте Феди, а также о том, что задевать Федю или, не дай бог, с Федей спорить было нельзя. Федя заводился с полоборота, как хороший