– Ну, Андрей Семенович, хорошо же вам Майер операцию сделал – ничего, видать, лишнего не вырезал, если вы и Даниелу вспомнили.

– Да бог с ней, с Даниелой. У меня еще одна идея. Завтра, то есть в четверг, я рассчитываю отсюда выйти. Билеты у нас на воскресенье. Что мы будем делать два дня в этом городишке? Давайте я попрошу секретарей перебронировать билеты на пятницу. Хорошая идея?

И они, не сговариваясь, хором протянули:

– Ведь к семьям хочется.

Как только Жизнев уехал, чтобы ничего не забыть, Андрей Семенович записал на бумажку перечень вопросов, которые ему предстояло решить перед отъездом. Набралось целых восемнадцать пунктов. Он подумал, что слишком много, стал перечитывать и понял, что добрая половина написанного относится к рабочим делам, которые нужно решать, по крайней мере, на будущей неделе, и что он занес их в список автоматически. Это позволило ему сделать для себя важный вывод: он снова в обойме.

Часам к восьми Дымов почувствовал жуткую усталость и, отказавшись от ужина, завалился спать. Последняя мысль, которую лениво гонял по извилинам засыпающий мозг, была о том, что только после двухнедельной жизни с катетером можно осознать всю прелесть сна без него.

Последние дни, уже прооперированный, он спал очень плохо, часто просыпался и думал, какой будет жизнь после случившейся с ним напасти и каким станет он сам. Андрей Семенович понимал, что два последних месяца сильно его изменили. А в эту ночь он не проснулся ни разу и, посмотрев на часы, присвистнул: проспал целых двенадцать часов, чего с ним никогда не случалось, даже в детстве.

Он встал под душ, но не почувствовал той радости и свободы, которую испытал вчера, будучи едва освобожденным от мочесоса. «До чего быстро человек привыкает к хорошему, – подумал Андрей Семенович. – Вот я принимаю душ, как в обычный рабочий день, и уже не на седьмом небе от счастья».

Он взглянул на часы и начал быстро делать то, что в обычной жизни делал каждое утро: бриться, завтракать, прикидывать план действий на день.

Вошедший с двумя пакетами Жизнев был искренне удивлен, увидев Андрея Семеновича при галстуке и в пиджаке, сидящим за столиком и что-то лихорадочно записывающим в своем ежедневнике.

– Вы собираетесь на какую-то важную планерку? – с долей иронии спросил Жизнев.

– Нет, Александр Владимирович, просто составляю план работы на понедельник, чтобы ничего не забыть. Меня почти месяц не было на месте, – отрешенно произнес Дымов. Мыслями он, несомненно, был уже в своем кабинете.

– Андрей Семенович, миленький, Майер вас сейчас выпишет, но я, лечащий врач, еще не выписал вас в понедельник на работу.

– А что, нельзя? – растерялся тот.

– Да можно-можно, неуемный вы человек. Но сейчас идите и поработайте часок Дедом Морозом. Только сильно не увлекайтесь, в 11.00 нам нужно быть у профессора. Из уважения к нам обоим, он, несмотря на занятость, выделил для встречи целых 30 минут. До или после этого нам необходимо подойти к секретарше. Так что идите и больше получаса около Даниелы не фиксируйтесь. Кстати, держите себя в руках, а то у нее сегодня юбка выше всяческих, скажем так, сил, а у вас еще швы не зажили.

Дымов схватил оба пакета и пулей вылетел в коридор. Даже спина перестала болеть. Он любил делать подарки, искренне считая, что дарящий получает большее удовольствие, чем одариваемый. И все пошло в привычном для него порядке:

– Ой, зачем?

– Ой, спасибо!

– Не нужно было, но все равно очень приятно!

– Зачем вы беспокоились?

Чему тут удивляться: даже святые любят, когда им приносят, а не когда у них уносят.

И только с Даниелой все получилось иначе. Увидев огромную коробку швейцарского Lindt’a, она испуганно то ли сказала, то ли спросила:

– Зачем? Я слышала, вы сегодня выписываетесь.

– Как тебе не стыдно, Даниела? Ты так много для меня сделала. Видя твою красоту и молодость, я понимал, что у меня нет другого выхода, кроме как выздороветь. Для меня было очень важно предстать перед тобой не с вонючим отвратительным катетером, а так, в пиджаке и при галстуке. Хотя между нами возрастная пропасть, и мужчины моего поколения должны вызывать у тебя только исторический интерес.

– Герр Дымов, разве возраст имеет значение? Мужчины вашего поколения, как мне кажется, умеют не только любить, но и ухаживать. Спасибо огромное за этот знак доброго отношения ко мне. Можно я вас поцелую – как любимого мужчину?

Не дожидаясь ответа, она на мгновение прижала его к себе, и у Андрея Семеновича замерло под сердцем.

– Даниела, дорогая, я же, наверное, для тебя – как старое, пропахшее нафталином платье. Ты можешь мне рассказывать что угодно, но у меня перед глазами стоит очередь из молодых высоких красавцев, добивающихся твоего расположения и желающих пригласить тебя в любую точку земного шара.

– Не надо, господин Дымов. Они умеют приглашать только на ужин, а пригласить на завтрак уже не в состоянии.

Тучка, опустившаяся на лицо Даниелы, показала, что эта тема для нее достаточно грустная и болезненная.

Желая выйти из неудобного положения и сделать девочке приятное, Дымов молча протянул ей свою визитную карточку и серьезно сказал:

– Если ты решишь когда-нибудь приехать в Петербург, позвони мне заранее, дней за пять. В твоем распоряжении будет машина с водителем. И хотя у меня всегда мало времени, я приглашу тебя на завтрак в лучший ресторан города без последующего приглашения на ужин.

Он взял ее руку, нежно поцеловал, потом осторожно поцеловал девушку в губы и сказал:

– У тебя все будет в порядке, Даниела. Ты найдешь достойного мужчину.

Желая сменить тему разговора, а лучше совсем его закончить, он спросил:

– Даниела, откуда у тебя такой хороший английский?

– Мой первый, и пока единственный муж был англичанином, и я пять лет прожила в Бирмингеме.

Предвосхищая его вопрос, она пояснила:

– В Англии – левостороннее движение, в Германии – правостороннее. У нас в семье было два разносторонних движения одновременно. Поэтому нормальное сосуществование оказалось невозможным. Я не такая молодая, какой вам хочется меня представлять. Мне уже тридцать три, господин Дымов.

Превозмогая себя, Дымов посмотрел на нее и, как в детстве, когда он проявлял фотографии, увидел, что на ее прекрасном лице проявились черты хлебнувшей жизненных невзгод женщины. Он захотел сказать ей что-нибудь хорошее и доброе, но, заметив слезы в глазах, понял, что надо прощаться.

Андрей Семенович низко поклонился Даниеле, еще раз поцеловал ее руку и заковылял к своей палате.

«Что ты за старый потаскун, довел девушку до слез», – решил он и ускорил шаг, боясь обернуться и увидеть Даниелу, которой неожиданно для себя доставил неприятности.