С императором Вильгельмом прибыл опять фельдмаршал Мантейфель (успевший съездить из Варшавы навстречу императору); в свите были также генерал-адъютанты Альбедиль (заведующий военной канцелярией императора), Лендорф и князь Радзивилл и лейб-медик Лауер. Между пруссаками я имею репутацию германофоба; на беду, только за несколько дней перед этим в немецких газетах появились статейки, в которых высказывалось, будто за устранением канцлера от дел в России нет собственно министра иностранных дел и я один, находясь безотлучно при государе, имею влияние на политику России, чем и объясняется происшедшее с некоторого времени охлаждение между нами и Германией. Как ни нелепы подобные газетные сплетни, однако ж они производят впечатление, и потому немудрено, что при встречах с германскими государственными людьми я постоянно слышу намеки, правда иногда в виде шутки, на мои враждебные замыслы против Германии. Такие намеки не раз слышал я и от фельдмаршала Мантейфеля, который и в Варшаве, и в Александрове выражал мне с каким-то особенным удовольствием, что не нашел во мне того неприязненного настроения, которое мне приписывают. Он, по-видимому, был даже удивлен, когда услышал от государя, в первый же день пребывания в Варшаве, что может откровенно говорить со мной о политических делах, так же как и с Гирсом и графом Адлербергом. Об этом было немедленно передано Мантейфелем по телеграфу и Бисмарку в Гаштейн, и самому императору.

Сегодня утром государь передавал Гирсу и мне некоторые отрывки из своих бесед с императором Вильгельмом. Прежде всего нужно было объясниться насчет письма, которое государь писал своему дяде и которое сначала несколько озадачило последнего. Государь успокоил его, объяснив, что письмо написано им собственноручно и вовсе не имеет значения официального. Затем беседа шла уже совершенно в дружественном тоне; император Вильгельм уверял государя в своей неизменной дружбе к нему и готовности на соглашение по всем политическим вопросам, по которым интересы наши не противоречат интересам Германии. Государь в особенности напирал на противодействие, оказываемое нашим видам германскими делегатами во всех международных комиссиях на Балканском полуострове. Император Вильгельм обещал устранить поводы к подобным с нашей стороны упрекам.

Генерал Вердер по поручению императора Вильгельма принес мне знаки ордена Черного орла и передал, что император приглашает меня к себе в 11 часов утра. В назначенный час явился я к нему в новой ленте и благодарил за этот знак внимания. Император посадил меня и продержал около трех четвертей часа, так что я имел возможность высказать ему многое, что, по словам, сказанным мне потом фельдмаршалом Мантейфелем, было совершенно ново для императора. Он начал разговор с выражения полной своей надежды уладить те «три пункта», которые озабочивают нашего государя (1-й – разграничение Черногории, 2-й – исходный пункт на Дунае новой границы между Румынией и Болгарией и 3-й – предоставление туркам военной дороги через территории Восточной Румелии и Болгарии).

Я ответил, что благоприятное разрешение этих трех вопросов, конечно, весьма желательно, но вопросы эти совершенно частные, местные; тогда как дружественное содействие Германии нужно России в других, гораздо более обширных и важных задачах современной политической обстановки.

Император сначала как будто не понял меня или хотел дать другой оборот разговору. «Теперь, – сказал он, – всё заключается в скорейшем приведении в действие Берлинского трактата, а потому-то особенно важно решение означенных трех вопросов, о которых были разговоры с государем». «Но разве ваше величество, – сказал я, – действительно полагаетесь на прочность и долговечность того порядка вещей, который придуман на Берлинском конгрессе?» На это император как бы с испуганным видом спросил: «А разве вы думаете снова переделывать постановления Берлинского трактата?» – «Конечно не с нашей стороны, – сказал я, – будет попытка к этой переделке; Россия, кажется, представила довольно доказательств своего бескорыстия. Но вопрос в том, удовлетворено ли Берлинским трактатом христианское население Турции; долго ли будет оно сдерживаемо в нынешних ненормальных условиях существования. Рано или поздно появятся снова признаки неудовольствия; могут возникнуть беспорядки; быть может, даже вызовут их сами представители и агенты заинтересованных держав, которые не преминут воспользоваться предлогом для вмешательства и снова поднять страшный восточный вопрос. Может ли тогда Россия, при всем своем миролюбии и уступчивости, остаться равнодушною зрительницей того, что будет делаться на Балканском полуострове?»

Император подтвердил мои слова о бескорыстии России; отозвался с похвалами о той роли, которую Россия приняла на себя в последнюю войну; даже прямо сказал, что Россия одна решилась поддержать мечом честь Европы; сделала то, чего не решились сделать все прочие державы. Тогда я заметил: «И какое же получила она за это вознаграждение? Ей возвратили оторванный от нее же ничтожный клочок Бессарабии и, вместе с тем, заставили поспешно очистить занятые войсками области Турции, а между тем Австрия и Англия свободно хозяйничают на Балканском полуострове и все прочие державы поддерживают их[55]в нарушение международного права». «Но ведь Россия изъявила заранее согласие на присоединение Боснии к Австрии» – возразил император. «Но разве Австрия довольствуется одною Боснией? Она прямо заявляет свои притязания на всю Старую Сербию и на доступ к Эгейскому морю».

При этом я обратил внимание императора Вильгельма на странные, небывалые в истории конвенции, заключенные в последнее время Австрией и Англией с Портой. «Занятие в мирное время стратегических позиций в пределах чужого государства может быть понято не иначе, как разве в смысле приготовления к предвидимой новой войне или даже на случай окончательного распада Оттоманской империи. Если действительно можно опасаться такой катастрофы в близком будущем, то будет ли вся Европа до конца поддерживать те державы, которые явно посягают на беззаконные захваты, и противодействовать во всем России, которая одна остается верною трактатам и политическим традициям? Вот в каком смысле я осмелился выразить перед вашим величеством мой личный взгляд на дружественное содействие, которое Россия может ожидать со стороны Германии».

Император Вильгельм очень внимательно слушал, иногда прерывал вопросом или знаком согласия; затем начал объяснять политическое положение самой Германии, поставленной как бы между двух огней. Объяснения его похожи были на извинения; по словам его, Германия, постоянно имея перед собой угрозу со стороны Франции, не может явно разорвать ни с Австрией, ни с Англией, а потому вынуждена сохранять нейтральное положение и действовать весьма осторожно.

На это я позволил себе возразить, что подобная пассивная политика недостойна Германии, которая ныне довольно могущественна и довольно высоко стоит во мнении целой Европы, чтобы одним своим голосом, не обнажая меча, не допустить общеевропейской коалиции против векового своего друга и союзника.

Продолжительный наш разговор закончился самыми любезными со стороны императора Вильгельма заявлениями; он простился со мной весьма радушно; но в результате осталось во мне неутешительное впечатление: по всему видно, что Германия слишком уже далеко зашла в своем сближении с Австрией и Англией; нам нечего ожидать от нее искренней поддержки, и притом личные заявления императора, хотя бы и самые чистосердечные, останутся одними платоническими уверениями в дружбе, между тем как на деле политику ведет железная рука германского канцлера, озлобленного лично против князя Горчакова и против самой России.