Тут недавно на рауте у Климта я встретила одного чудака по имени Франсуа-Мари Аруэ (в Польше известного больше по своему псевдониму — Вольтер).[79]Он для многих атеистов, деистов и революционеров как учитель — они его так воспринимают, а это очень большая ошибка, кардинальная ошибка! Вольтер с великой осторожностью и подозрением относился к любой религии и любой идеологии. Он отрицал институт церкви, так как видел в религиозном догматизме причины нетерпимости, недостатка свободы, преследований и несправедливости. И вот, после четвертой или пятой рюмочки абсента, мы заговорили с ним о Боге. И Вольтер мимоходом коснулся этого «по образу и подобию своему», сказав, что «если действительно Бог создал нас по образу и подобию своему, мы отплатили ему тем же». Должна признать, что-то в этом определенно есть. Иногда полезно выпить абсента с философом. Я не преминула спросить о том высказывании, что ему приписывается, но якобы не принадлежит, про демократию-то. Если бы меня спросили, что такое демократия, этими словами я бы и ответила: «Я не разделяю твоего мнения, но готов умереть за то, чтобы ты имел право его высказать». Пафосу, конечно, через край, но по сути очень верно. Я и спросила, говорил ли он такое, а он вопрос мой выслушал, но не ответил ни да, ни нет, отговорился, что не помнит. Но я, Нуша, не о том.

Недавно один чиновник из немецкого епископата, грешный в финансовых и налоговых махинациях (умерший естественной смертью от печеночной недостаточности — уж больно печень пострадала от всякой химии! — а официально — от инфаркта, вызванного лишним весом, алкоголем, стрессом, никотином) — так вот, он рассказал, что образованность и осведомленность плохо отражается на религиозности — которая совсем не связана с трансцедентальностью Клонингера. Когда всплыла эта дикая и мерзостная информации о педофилии немецких священников, многие прихожане стали покидать лоно церкви. В Германии ведь можно из церкви «выписаться», как Ты, сыночек, знаешь, то есть официально отказаться платить церковный налог. А это часто, хотя и не всегда, связано с отречением от веры. И вот этот чиновник из епископата, занимавшийся счетами немецких храмов и, как показало следствие, вольно с ними обращавшийся, — заметил, что люди, которые получили высшее образование, значительно чаще отказываются от церкви, чем люди со средним образованием — после школы или профтехучилища. В пропорции десять к одному — видной невооруженным глазом и очень наглядной. То есть получается, что чем человек образованнее, а значит — умнее (хотя, конечно, тут прямой связи не наблюдается), тем меньше его религиозность — и это подтверждается статистикой. Коррумпированный экс-казначей из епископата сказал грубее: мол, чем тупее — тем религиознее. У меня диплома-то нет, сыночек, Ты знаешь — по исторически-военно-объективным причинам я закончила только профтехучилище, так что принять за истину подобное высказывание я не могла и потому по-немецки — чтобы избежать языковых недоразумений и непоняток — ему сказала, что он слишком уж примитивно мыслит. Ибо религиозность имеет столько же общего с налоговыми учреждениями, сколько кашель с кашалотом, а Венгровец[80]— с Венгрией. Обиделся он на меня, видать, всерьез, и с тех пор даже «гуттен морген» не говорит.

Мне иногда тошно делается от невротического возбуждения, которое царит в аду из-за этих неподтвержденных слухов с Небес, меня это из равновесия выбивает, и хочется какого-то «очищения». И тогда на поэзию тянет. Это, видать, старческое недомогание такое: по молодости я стихов не читала — и времени не было, и интереса тоже. А вот Леон иногда томики стихов покупал в книжном магазинчике на улице Дзержинского. И всегда оборачивал в газетку — чтобы никто не видел, что читает, он всегда своей романтичности стыдился. По секрету от меня стихи читал, а потом ставил на полку в серванте (помнишь, сервант с треснувшим стеклом, что стоял рядом с полинявшей тахтой, мы еще там в книгах деньги прятали), оборачивал газетой «Трибуна люду» — и ставил, между трилогией Сенкевича и книгами Юзефа Игнация Крашевского.[81]

А я отродясь ни «Трибуну люду», ни книг, в нее обернутых, не читала и даже не касалась — Леон это прекрасно знал. До сих пор не могу понять: почему Твой отец тягу к поэзии от меня скрывал? Наверное, думал, что настоящему мужику это не подобает, настоящий мужик должен быть крепкий, как сталь, и такими глупостями, как любовь, голову себе забивать ему не пристало. А уж если случится такая слабость — он должен держать это в секрете от женщины, которую любит.

А ведь Твой отец меня очень любил.

И днями и ночами, хотя вот ночами — как я теперь понимаю — слишком редко. Он мне словами-то про любовь не говорил — он и слов таких не знал, откуда, разве что вот пытался их отыскать в этих книжках со стихами из магазина на улице Дзержинского. Так я думаю, сыночек. Потому порой у него такая поэтичная речь с уст слетала, даже не речь — слова, четвертиночки слов, но такие, что я от нежности и восторга зацеловывала губы, которыми он эти слова произносил. А он умолкал, пальцами волосы мои ярко-рыжие ерошил и всем телом дрожал. Я, трепетом его напуганная, остальное, недосказанное, договаривала за него, шепотом. И становились мы с ним в такие моменты одним — не единицей, но единым целым. Я уверена, влюбленная женщина за своего мужчину может «договорить». Но тут нужно, чтобы он хоть на четвертиночку соответствовал — тогда может получиться одно. У нас это часто получалось.

Обо всем этом я много думаю, сыночек, потому что очень тоскую по нему, и воспоминания об этих недосказанных словах такой меня наполняют ностальгией, что я в наушниках слушаю стихи Бреля[82]— чтобы совсем уж себя растравить и поплакать. А когда слушаю «Не покидай меня» — такую невыразимую печаль чувствую, что хочется перенестись на те счастливые наивные Небеса, что в диснеевских мультфильмах и брошюрах Свидетелей Иеговы изображены. И Ты ведь, сыночек — Ты тоже романтик, на этого Жака Бреля похожий. И Казичек, пожалуй, романтик, только он это скрывает, поэтому и книжек не пишет. А досталось вам это по наследству от родителей — ну не от Адама и Евы же, в самом деле! От них у вас разве что скучный исторически-генетический фундамент, больше ничего. Вот Ты заметил, сыночек, что эта парочка, Адам и Ева, никому никогда не была интересна? Ни одного фильма про них нет, ни одной книги, ни песен, ни даже польского сериала. Скучные они… разве что представляют интерес с точки зрения райских интерьеров, ну и для шикарного порнофильма под громким названием «Самый Первый грех» — могло бы получиться пикантно-возбуждающе. А так — нудные они были, как змеиные внутренности в масле. Под многими деревьями во многих парках мира шепотом зовут людей к греху змеи. И шепчут они голосом Адама, а не Евы. И женщины этим уговорам поддаются. Если бы мне пришлось снимать об этом кино, совращение Адама проходило бы не в райских кущах, никакого зоологическо-ботанического антуража не было бы, это все безнадежно устарело. У Евы бы в сумочке было спрятано био-яблоко, а сумочка сработана из тонкой змеиной кожи, от Гуччи, куплена в Тель-Авиве. Адам был бы метросексуалом и вегетарианцем, который обожает яблоки и логотип Гуччи. Вот так бы все началось. И я гарантирую, сыночек, что при таком сценарии доверие к Моисею выросло бы существенно. Но это так, к слову.