Может, я сейчас повторюсь, но матери часто детям одно и то же повторяют. Когда Тебя из моего живота достали — я потеряла сразу восемь с лишним килограммов. Ты, сыночек, оказался моей самой эффективной диетой. Никогда больше в своей жизни мне не удавалось так стремительно похудеть. Отцу своему, Леону, я думаю, Ты сначала не понравился — очень некрасивый был, непропорциональный и огромный. Но когда он посмотрел, как я Твою головку обцеловываю, смирился, что этот лысый йети появился из его семени и что с сего дня этот йети будет самым любимым его йети до конца света.

Бабушка Марта — та, конечно, шок испытала. Когда она на следующий день в больницу приехала, нарядившись во все самое праздничное, как на похороны соседки, и Тебя, в пеленку закутанного, ей через окно-то показали — она Тебя отвергла и начала даже скандалить с нянечкой: тут, дескать, какая-то ошибка, этот урод не может быть ее внуком, мол, это наверняка ребенок «той жирной, свинообразной партийной пьяницы и сволочи», что лежала этажом выше. Но когда я слово чести дала, что Ты действительно со вчерашнего дня мой сын, а ее внук — тут же с Твоей внешностью смирилась и, ходя по этажам нашего дома, рассказывала соседям, какого «симпатичного богатыря» родила ее Иренка. И как убежденно рассказывала-то!

Леон с самого начала Тебя стал называть Леончиком, что было мне не по нраву. Во-первых, он это со мной не согласовал, а во-вторых — я одного Леона уже любила и другого мне было не надо, даже если это был Ты. Я его хитрый план продолжения рода Вишневских сразу разгадала: у него отец был Леон Вишневский, и дедушка был Леон Вишневский, и прадедушка… сколько же можно?! Да и нужно стараться идти в ногу со временем, а в пятьдесят четвертом имя Леон популярностью не пользовалось, хотя мне и нравилось, сам понимаешь. Мне хотелось назвать Тебя современным именем, покрасивее. И пришло мне в голову имя Януш. Леон, конечно, надулся, потому как еще с Казичком я тот коварный план разрушила и вот теперь снова не дала его воплотить, и тогда я пошла на компромисс, разрешила ему сделать имя Леон Твоим вторым именем — но только после долгих просьб и еще более долгих поцелуев: Леон-то прекрасно знал, что я от его поцелуев делаюсь согласная практически на все.

Вот такое трогательное воспоминание о Твоем рождении во мне пробудил разговор бедствующего профессора теологии и грешной монахини Анны-Марии, и тут я к профессору прониклась большей симпатией. А пока я своим воспоминаниям-то предавалась — это ж довольно долго длилось, ведь я свои земные воспоминания люблю воссоздавать медленно и с подробностями — Анна-Мария придвинула свой стул поближе к стулу профессора, и глаза ее подернулись поволокой. И я сразу прочла в них не только восхищение его мудростью. И, конечно, тоже стул свой к ним ближе придвинула, чтобы чего-то важного не пропустить. Потому как если вы видите, как нестарый, красивый, образованный теолог с неортодоксальной монахиней пьют вино и коленками под столом касаются, не присмотреться с близкого расстояния к такому — большой грех.

Они в тот момент говорили о прощении, а это и меня интересовало, я еще при жизни хотела научиться прощать, но в полной мере мне это не удалось. Например, священников, которые Тебя крестить не хотели по причине того, что Ты выблядок, — я их простить не могла. Профессор торжественно провозгласил определение прощения, научное и серьезное: это, мол, полное избавление от праведного гнева, печали, обиды по отношению к кому-либо, полное отпущение вины. Я-то, сыночек, это определение прекрасно знала — его ведь наш ИП2, урожденный Кароль Войтыла, сформулировал, о чем я не замедлила профессору напомнить, обратить на это его внимание. А он в ответ посмотрел на меня без признаков прощения в глазах, ибо из-за отсутствия аттестата зрелости не рассматривал меня как полноценного участника дискуссии. К тому же в его попытках обворожить Анну-Марию я ему маленечко помешала — да и что там эта старая баба может знать? Потому я больше вступать в беседу-то и не решилась. Я действительно очень люблю что-то узнавать — даже то, что уже знаю. В этом Ты весь в меня, сыночек. В Твоей ДНК мой ген доминирует, а ген Леона, по всей видимости, как раз рецессивный. Этого я профессору не стала говорить, тогда бы он перестал говорить вообще. Анна-Мария, чтобы разрядить обстановку, благоговейно прочла «Отче наш», чтобы напомнить, что в строчке «и прости нам грехи наша, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему» говорится о прощении, а это свидетельствует, сколь прощение значимо и необходимо. Профессор свой масляный взгляд в масляные глаза Анны-Марии устремил и ответил, что «прощение находится в самом центре христианской духовности», чего, например, в исламе нет. Ислам, в сущности, берет за основу и правило то, что написано в Ветхом Завете. История, которую профессор привел в качестве примера, подтверждающего его утверждение, ужасна, хотя и полностью согласуется с принципами Ветхого Завета. Око за око, зуб за зуб или душа за душу, как сказал, хоть и в другом контексте, Овидий,[77]что само по себе удивительно звучит в устах автора «Ars Amatoria», «Искусства любви», признанного знатока женской души и всего того, что ниже пояса.

Никакого прощения. Никакого избавления от праведного гнева — месть в чистом виде. Только тогда может наступить удовлетворение, только тогда восторжествует справедливость. И так мыслят не во времена инквизиции и горящих костров, на которых коптились еретики, а в нынешние времена — в мае 2011 года. Именно такой справедливости добивается некая Аменех Бахрани, 32 лет, из Тегерана. В 2004 году Аменех познакомилась со студентом Тегеранского университета Махидом Мовахеди, 27 лет. Для нее он был просто коллегой, таким же, как многие другие. А она для него стала женщиной всей его жизни, он решил на ней жениться. Но это он так решил — что она должна стать его женой. В ее планы семью с ним создавать не входило. Махид почувствовал себя оскорбленным ее отказом. Ослепленный своей мужской гордостью, в один далеко не прекрасный день он плеснул ей в лицо литр концентрированной соляной кислоты. Кислота выжгла ей веки, глаза, язык, губы, щеки, лоб, попала на спину, плечи и ладони — и исправить это уже нельзя. Аменех в одно мгновение из красивой женщины превратилась в жуткое, отталкивающее своим видом чудовище. Ее родители, люди состоятельные, оплатили девятнадцать пластических операций в наилучших клиниках. После последней она превратилась из просто Квазимодо в Квазимодо с веками, что было расценено специалистами как большой успех иранской пластической хирургии. Был и суд в Тегеране, и арест этого Махида, который ее изуродовал, и даже приговор — двадцать тысяч евро штрафа ему присудили. Подумать только — за такое всего двадцать тысяч евро. Аменех с этим приговором шесть лет не соглашалась. Она за шесть долгих лет не ощутила в себе прощения и только пылала неутолимой страстью мести — демонической, сильной, абсолютной и глубокой. Только месть, по мнению ее близких, могла ее очистить, успокоить и позволить ее слезам литься из глаз, которых не было уже шесть лет. Аменех разработала план мести во всех подробностях. Шесть лет не спала ночами, его разрабатывала, а когда все-таки спала — видела его во сне. Аменех хотела отобрать глаза у Махида, виновника ее несчастья. И в конце концов это ее горячее желание получило шанс осуществиться. Тегеранский суд, в полном соответствии с принципами Ветхого Завета «око за око, зуб за зуб», постановил забрать у него «око за око». Такой вот дикий приговор — в целях устрашения и во избежание подобных инцидентов в будущем. Аменех получила право выжечь глаза в акте справедливого возмездия мужчине, который лишил ее зрения. Глаза за глаза. И это в 2011 году, в рамках законного, подписанного и утвержденного приговора. Ну, сыночек, мурашки-то у меня по всему телу побежали, когда профессор своим поставленным, с модуляциями, голосом этот приговор озвучил. И ладно бы то была варварская Америка. А то ведь Иран, с его многовековой историей, с его необычной цивилизацией. Глаза за глаза. Представляешь, сыночек?! И никакого тебе палача, который бы эти глаза вырвал, как описывает без излишних подробностей в своих «Крестоносцах» Сенкевич. Нет, они по-другому постановили. Поручили исполнение приговора не профессиональному палачу. Аменех, женщина 32 лет от роду, сама захотела быть палачом. Она захотела поехать на такси в больницу Дадгостари в Тегеране, взять в собственные руки пипетку, наполненную концентрированным раствором соляной кислоты, подушечками четырех неповрежденных пальцев (она же слепая, не видит ничего) нащупать глаза Махида Мовахеди, который будет лежать на операционном столе (в гуманных целях его усыпят общим наркозом). И когда нащупает — веки ему медленно поднять и двадцать капелек из пипеточки своими ручками в правый глаз выпустить, а потом столько же — в левый. Точь-в-точь как написано в Ветхом Завете. Аменех Бахрами в интервью одной тегеранской газете признавалась, что иногда сильно нервничает и испытывает атавистический страх — боится, что рука у нее дрогнет и не все двадцать капель попадут в красивые желто-карие глаза Махида. В том интервью она еще убедительно о прощении рассуждает. О том, что когда-нибудь она его, разумеется, простит. Но чтобы прощение было полным, настоящим и искренним — сначала должна отомстить, очистить душу, и в этой уже чистоте и спокойствии осуществленной мести даровать преступнику священную милость прощения.