Одна из больших баталий, например, развернулась при попытке внедрить на телевидение американские фильмы. Сегодня это кажется совершенно нелепым, но до 1982 года нельзя было показывать американские фильмы. Владельцы израильских кинотеатров, опасаясь потенциальных возможностей телевидения, обратились к продюсерам Голливуда и убедили их наложить эмбарго на бизнес с израильским телерадиовещанием. Мы просили, умоляли, предлагали специальные цены, но ничто не помогало.

Однажды утром меня посетил один американский продюсер по имени Дэвид Джейкобс, приятный и добродушный еврей из Балтимора, создавший невероятно популярный тогда в мире сериал «Даллас». Джейкобс сказал: «Послушай, я еврей и сионист, и решил, что моим вкладом в дело строительства Государства Израиль станет то, что я отдам вам этот сериал бесплатно». Я сердечно поблагодарил его и немедленно вызвал директора телевидения.

– Мы получили «Даллас», – сообщил я, – и будем транслировать его по вечерам в субботу.

– Почему именно в это время?

– Потому что половину от всех доходов кинотеатров составляет сбор от фильмов в субботу вечером. Они не давали нам жить, теперь я хочу прижать их.

Сериал вышел и сразу стал чрезвычайно популярным. Его рейтинг достигал восьмидесяти-девяноста процентов. Через два месяца ко мне явилась делегация владельцев кинотеатров.

– Ты обязан перенести показ сериала на другой день, – сказали они, – кинотеатры пустуют, мы на грани разорения.

Мне трудно было скрыть свою радость от этой трагедии.

– Нет проблем, – сказал я им, – я сдвину показ сериала при условии, что вы отмените эмбарго на американские фильмы.

Так оно и произошло.

Яначал писать письма себе 14 февраля 1959 года, за день до нашей свадьбы. Передо мной первое письмо, написанное моим кошмарным почерком, на пожелтевшей бумаге. В верхней части страницы напечатан номер моего телефона – 28348, по которому видно, как немного телефонных номеров было в то время во всем Тель-Авиве (меньше тридцати тысяч абонентов). «Я люблю ее, – написал молодой человек, которым я был тогда, о той, которая на следующий день станет его женой, – и хочу, чтобы она стала матерью моих детей, а я хочу троих».

С тех пор это стало ритуалом. Раз в несколько лет мы с Шулой доставали последнее письмо из конверта и читали его вместе. Потом я писал новое письмо и запечатывал его до следующего раза.

Самое грустное из всех я написал 12 февраля 1984 года. Грустное, поскольку оно написано счастливым человеком, не ведавшим, что его ждет впереди. Вот что я написал:

Свадьбу устроили в помещении театра «Хамам» в Яффо в присутствии четырехсот гостей. Там были президент Хаим Герцог, большая часть министров, члены Кнессета и вся израильская элита. Михаль под хупой была похожа на портрет кисти Ренуара: прекрасное светлое лицо в обрамлении черных волос и сияющие карие глаза, доставшиеся ей в наследство от бабушки Хелен. С Шуки, своим будущим мужем, Михаль познакомилась на факультете психологии, где она получала степень бакалавра, а он – магистра.

Вопреки устоявшейся традиции в отношении зятьев мы с Шулой считали, что более подходящего мужа для нашей дочери просто не найти. Шуки был блестяще образованным и воспитанным человеком, каких сегодня не сыщешь среди молодых израильтян. Он прекрасно играл на фортепьяно, цитировал наизусть Гёте (по-немецки!), мог спорить о драматургии Беккета или профессионально анализировать недостатки характера своего новоиспеченного тестя. Они были так влюблены, что не могли оторваться друг от друга весь вечер.

Это была чудесная ночь. Я много пил, много ел и столько улыбался, что болели щеки.

Яир не отходил от меня весь вечер. Пора наших столкновений и нежелания разговаривать друг с другом бесследно миновала. После той кошмарной истории в начале войны его перевели в армейскую газету. Он прослужил полтора года корреспондентом в Ливане и был назначен редактором отдела информации. Было ясно, что он станет журналистом, как его отец и оба деда – третье поколение голубой крови (от чернил). Семнадцатилетняя Мерав была красивой, веселой и самой умной из всех нас. Она абсолютно серьезно заявила, что решила стать актрисой. Поумнев с годами, я решил не спорить с ней.

В течение вечера я поглядывал на жену, сидевшую в другом конце зала. Она сияла. Двумя годами ранее вышел в свет ее первый роман «Долина силы», мгновенно ставший бестселлером. История рыжеволосой Фани, бесстрашной девушки, переселившейся в Палестину и почти в одиночку покорившей скалистые холмы Джауни (сегодня Рош-Пина), стала одной из самых продаваемых книг за всю историю Израиля. Она удостоилась восторженной похвалы критиков и со временем была переведена на многие языки. Даже коллеги-писатели не остались равнодушны, избрав Шулу генеральным секретарем Ассоциации писателей Израиля. Мой нежный тепличный цветок стал заниматься бюджетом, подписывал договоры и устанавливал обширные международные связи – к моему немалому удивлению.

Наши глаза встретились над танцующими гостями, и она улыбнулась мне загадочной, понятной только нам двоим улыбкой. Ночь еще не закончилась – говорила мне эта улыбка. Я улыбнулся в ответ. Лучшей серебряной свадьбы мы и пожелать себе не могли.

Это ощущение безмятежности распространилось и в сфере моих профессиональных занятий – я был убежден, что мне предложат остаться генеральным директором на второй срок.

У меня было немало причин так думать. В августе 1983 года на заседании правительства Бегин внезапно произнес: «Я больше не могу», пошел домой, заперся в четырех стенах и уже не выходил до самой смерти. Сменивший его на посту премьера Ицхак Шамир всем своим видом показывал, что мы, журналисты, вызываем у него скуку. За долгие годы службы в «Моссаде» он привык считать: «Пусть пишут, пусть говорят, какое это имеет значение?» Министры продолжали жаловаться, что их недостаточно представляют на телевидении, но даже они понимали, что я, как сказал Ариэль Шарон, «непродажный и непробиваемый».

В жизни не бывает меда без жала. За несколько месяцев до истечения срока моего контракта Ури Порат пригласил меня на чашку кофе. Я слышал, что он метит на мое место, но не видел причины отказываться от встречи. Порат был главой комитета работников «Едиот ахронот», человеком простым и приятным, неистощимым рассказчиком анекдотов. Мы сидели и болтали, он задавал мне множество вопросов о телерадиовещании, интересовался моим мнением о том или ином министре. Когда в какой-то момент он встал и пошел в туалет, я заметил маленький диктофон, который вывалился из его кармана и остался на стуле, продолжая записывать. Этот «простой и приятный парень» украдкой писал наш разговор, чтобы предоставить компромат на меня тем, кто будет решать, кому дальше руководить телерадиовещанием.