Покачалов, больше занятый собственными болячками, на Шахбана даже не смотрел. Если и упоминал его в разговоре, то исключительно так, будто Шахбан давно мёртв. Дима же, первые три дня безвылазно пролежавший в гамаке, ограничился кратким злорадством. Показал Ане выдвижной шип трости и с гримасой отвращения заявил, что остановит Шахбана, если тот вдруг напоследок решит забрать с собой в могилу кого-то ещё. Аня, потрепав брата за отросшие кудри, заверила его, что Шахбан уже никому не причинит вреда.

Похоронить Шахбана Лиза не смогла. Лишь оттащила к обрыву, столкнула вниз, на камни, а затем выволокла к воде. Подтягивая то за руки, то за ноги, столкнула в реку. Запыхавшись, долго следила за его уплывавшим, бившимся о порожистые буруны телом. Из всех людей Скоробогатова, отправившихся в экспедицию от злополучного Омута крови, их осталось шестеро, включая Лизу и самогó Аркадия Ивановича, в жизни бивака участия почти не принимавшего.

Тени равнодушно наблюдали за перемещениями путников, за тем, как Максим укрепляет общий брезентовый навес, как обустраивает полевую кухню. Аню пугала мысль, что она видит туземцев, которых в том же облике два с половиной века назад зарисовал обезумевший Вердехо. Допускала, что в сельве до сих пор стоят руины возведённых Затрапезным стен – тех, что на картине Вердехо штурмовали выбегавшие из джунглей индейцы. Но мысль о возможной связи теней с древними чавинцами казалась Ане невероятной. Слишком невероятной, чтобы по-настоящему перед ней благоговеть, как это делали Дима и Покачалов.

Максим скупо поддерживал их разговоры о величайшей тайне цивилизации чавин, но больше занимался насущными проблемами. Распределил всех на постоянные патрули, потребовал, чтобы они ежедневно курсировали по внешней границе полуострова: от северного тупика до южного прохода. Просил отмечать любые перемещения туземцев, искать малейший намёк на высвобожденный ими участок леса. Не открывал своих мыслей. Все и так понимали, что Максим хочет рискнуть – в одиночку отправиться в джунгли и, пока не поздно, вернуться к истуканам, найти Мардена. Едва ли кто-то верил, что Максиму повезёт не нарваться на туземцев, если даже кандоши не смогли пробраться через их цепочку незамеченными. Аня запретила себе думать о расставании с Максимом. Не представляла, как уснёт в ночь его ухода. Только знала, что не будет его отговаривать. А если услышит в ночи его смерть, как слышала смерть Тсиримпо и Танчимы, то на следующий день уйдёт сама.

Внешняя кромка полуострова была приподнята над руслом реки, отделялась от него утёсами и складками серого плитняка, затем ещё метров на пятнадцать-двадцать, а местами на все тридцать стелилась в глубь полуострова каменистым полотном с пробивавшейся растительностью. За каменной насыпью начинался лес, простиравшийся до отвесных бугров непреодолимой горной кручи, – у северного тупика он обрывался, а через южный проход выхлёстывался в общий поток ничем не стеснённой сельвы.

В сравнении с остальными джунглями лес на полуострове стоял чахлый, не такой густой и относительно низкорослый. Покрывая горбыли скальных выходов и валуны зернистого известняка, в нём по большей части росли древовидные папоротники, коричные и другие деревья, до неразличимости обросшие мхом и витками ползучих растений. Опасаясь ядовитой живности, Аня не заходила в него дальше чем на десяток шагов. Наблюдать за туземцами от каменистой кромки можно было без опасений. Но сейчас, выйдя на разведку вместе с Лизой, Аня согласилась на обратном пути отправиться в бивак напрямую между деревьями, заодно осмотреть опушку на случай, если тут обнаружится что-нибудь съедобное. Максим показал им, как выглядят полосатые листья маранты, как по плодовым очисткам на земле определить близость обезьян и попугаев – они вполне могли пополнить оскудевшие бивачные припасы. Кроме того, Аня надеялась найти «манки фрут», о которых ей рассказывал Хорхе; они вполне годились в пищу человеку.

– Лиз… – Аня решилась задать терзавший её вопрос. – Скажи, почему ты помогла нам в Ауровиле?

– Что?

– Ты вмешалась, когда… Когда Сальников… – Аня провела пальцами по нагрудной молнии комбинезона. – Ну, ты понимаешь, о чём я. В общем, ты вмешалась, а потом сказала Максу, что это в твоих интересах. В нижнем лагере, под Икитосом, сказала, чтобы я к тебе, если что, обращалась. И в экспедиции помогала нам с Димой. Пыталась защитить Максима после побега. И опять сказала, что это в твоих интересах. Я так понимаю, ты отговорила своего папу хватать Макса и Павла Владимировича ещё в Клушино. Придумала игру с переодеванием в Кристину, дочь Абрамцева, и… Получается, старалась сделать всё безболезненно – позволить Максиму самому разбираться с загадками Шустова. А твой папа хотел взять своё силой. Думал, у Макса там лежит дневник и карта Затрапезного… Почему? О каких своих интересах ты говорила?

Лиза не ответила. Отзвук Аниного вопроса мгновение чувствовался в воздухе, а затем развеялся, оставив после себя тягостную тишину. Аня медленно шагала вслед за Лизой. Отвлеклась на очередную танагру, не столь пёструю, как предыдущая, но украшенную ярко-жёлтой полосой на загривке, будто меховыми наушниками, оберегавшими её голову.

Кроны деревьев над головой расступались, оставляли просветы, в которые моросил мелкий дождь. Нависшая над полуостровом гряда едва просматривалась в общей дымке непогоды. Аня с Лизой огибали густой подлесок, для прохода выбирали поляны ершистого хвоща и нежной кислицы. Хвощи казались метровыми, вставшими на дыбы гусеницами, растопырившими зелёные ножки, а кислицы стояли на тонкой ниточке стебля и венчались тремя сердечками листьев. Наступать на них приходилось осторожно, потому что под их порослью скрывались перегнившие стволы и каменистые ямы.

– Я не думала, что всё зайдёт так далеко, – не останавливаясь, промолвила Лиза. – Мне было восемь, когда умерла мама. Я плохо её помню. Но отец её любил. Любил по-настоящему. Мама была моложе. Они встретились, когда отец основал свою строительную компанию. Он добился многого из того, о чём мечтал. И обнаружил, что с каждой победой в бизнесе теряет вкус к жизни. Не знаю почему. Вдруг выяснилось, что бизнес ему не то чтобы интересен. Странно, но это так. Он будто оказался в западне, вынужденно следовал за собственными успехами. Отец… он не всегда поступал честно. Подкупал, обманывал. Если было нужно, он… Я всего не знаю, Ань. Только то, что рассказывал Егоров. Маленькая компания превратилась в настоящий холдинг. «Форталеза» поглощала строительные предприятия, инженерные, производственные, дизайнерские. Выкупила несколько заводов под Малагой и… Это было болото, из которого отец не мог выбраться. А мама изменила его жизнь. Хватило одного взгляда, одного разговора. Одной прогулки по набережной Гвадалквивира.

Они поженились, родилась я. Отец поверил, что способен всё перевернуть. Больше никаких взяток, никаких угроз и… И всё шло хорошо. Компания росла. Мама возглавила её благотворительный отдел. Говорила папе, что они вместе займутся восстановлением галерей, музеев – всего связанного с искусством, чем мама по-настоящему бредила. Откроют фонд поддержки талантливых художников. В Севилье и Мадриде, в Екатеринбурге. В общем, планов было много.

В пятом году компания отца провела айпио. В том же году у нас в доме был приём, и отец объявил о скором создании полноценного благотворительного фонда «Форталеза дель Сур». Сказал, что мама возглавит его и первым делом займётся поддержкой краеведческих музеев и художественных галерей в Малаге. А на следующей неделе мама умерла.