На следующий день младенец чем-то заболевает. Они все пользовались антибактериальным гелем, который Дан выдавил им прямо на ладони, но младенец проснулся с заложенным носом и вскоре у него поднимается температура. Шломи не одобряет беспокойства, он настаивает, что это просто простуда. Но температура продолжает расти, и, когда прежде спокойный младенец начинает кричать и ему становится трудно дышать при кормлении, Дан вызывает врача. Уже три часа ночи, но его старая подруга Юли, педиатр, приезжает к ним домой на своей машине. Увидев, с каким трудом младенец дышит, и услышав застой в грудной клетке, она говорит, что у него бронхиальная инфекция, и настаивает на том, что лично отвезет их в больницу. Там младенцу делают рентген грудной клетки, кладут в педиатрическое отделение интенсивной терапии, в металлическую кроватку внутри кислородной палатки, ставят ему капельницу и сердечный монитор, а на палец надевают крошечный зажим, который шлет через него лучи света, чтобы врачи могли отслеживать уровень кислорода в его крови. У него респираторный вирус, который у взрослых встречается достаточно часто, но для жизни пятинедельного ребенка представляет опасность. К тому времени, как Тамар, Илана и дети приезжают в детский центр в Ихилов, Шломи уже напуган. Он безотрывно смотрит на монитор, на котором поднимаются и падают показатели жизнедеятельности младенца, или сидит, сутулясь, возле кроватки и поглаживает сына, просунув руку под полог кислородной палатки. Приходит медсестра и просовывает глубоко в горло младенцу длинную трубку, чтобы высосать слизь. Шломи в ужасе смотрит на это, заламывая руки. В ближайшие дни эту процедуру придется повторять каждые несколько часов. У младенца уже нет сил кричать, но из уголков его серых глаз текут слезы. Реми начинает всхлипывать, и Тамар ведет его вниз под предлогом того, что надо купить Шломи и Дану кофе.

— Том выздоровеет? — спрашивает Реми, уткнувшись лбом ей в живот.

— Да, — говорит она, хоть у нее и нет на то никаких полномочий, — Том обязательно выздоровеет.

Но с этого момента у ребенка есть имя. Имя, которое привязывает его к жизни, которое противостоит ничему из ниоткуда, которое тенью повисло за дверью больничной палаты. Имя, которое оба его отца могут выкрикнуть на второй день, когда звучит код «Красный» и в палату влетает бригада экстренной помощи, чтобы интубировать ребенка — после этой процедуры он не будет дышать самостоятельно. Имя, которое бригада экстренной помощи, собравшаяся у кроватки, может указать в его медицинской карте, когда цифры на мониторе потихоньку начинают ползти вверх, когда становится ясно, что пока чрезвычайная ситуация закончилась и ребенок все еще держится за свою хрупкую жизнь.

Муж появляется в больнице только на третий день. Он приходит с пластиковой сумкой от «Кастро», из которой достает домашние сэндвичи для всех, завернутые в фольгу, и большой термос сладкого чая. Коричневую фетровую шляпу летом сменила соломенная, и он вешает ее на крючок за дверью. Он объясняет, что был в отъезде и приехал, как только смог. Куда ездил, он не говорит. Может, все остальные уже знают, а может, им это неважно, главное, что он сейчас с ними. Реми и Айрис приветствуют его улыбками и косятся на мать, похоже, надеясь, что она ничего такого неуместного не скажет или не сделает. Тамар смотрит, как он берет ее мать за руку. Он ни на что не притязает в рамках семьи, но при этом его просто принимают с добротой и благодарностью. Глядя на него, Тамар вспоминает о том, что сказала когда-то Кейти: каким бы сложным ни был мужчина, где-то наверняка есть женщина, которая умирает от желания о нем позаботиться. Если Тамар вдруг устанет быть женщиной и решит сдаться — если б такое было возможно без больших сложностей и всяческой боли, — найдутся ли и для нее те, кто отведет ее по лестнице к незнакомой двери, где будет ждать женщина, а может, и целая семья, которые примут ее с распростертыми объятиями, не задавая никаких вопросов?

Илана настаивает на том, что всем надо сделать перерыв и пойти посидеть под деревьями на детской площадке. Шломи с Даном не выходили из больницы с тех пор, как приехали сюда, солнце и воздух пойдут им на пользу. Тамар спускается вместе со всеми, но на улице понимает, что забыла сумочку, в которой лежат темные очки. Она поднимается снова наверх, останавливается у двери в палату Тома и заглядывает внутрь. Муж сидит у его кроватки в лучах света из окна и тихо разговаривает с малышом на своем странном языке. Это мгновение существует вне логики, вне резонов, но при этом оно абсолютно естественно. Оно существует для этих двоих — новорожденного младенца, который прибыл из великого неизвестного и потому здесь чужак, и старика из чужой страны, который тихо поет ему песенку.

На пятый день Том наконец идет на поправку. Его жизнь в безопасности, вечером кислородную палатку убирают, и когда Реми откладывает карты для фокуса, который он разучивал, и подходит заглянуть в открытую кроватку, Том смотрит на него снизу вверх и улыбается. Утром шестого дня врачи обещают, что сделают последний рентген груди и отпустят Тома домой, но все-таки оставляют его на одну последнюю ночь, так что только утром седьмого дня его наконец выписывают, возвращают семье так же, как он к ним прибыл, только теперь все они с новой силой осознают, что люди, приходящие к нам из ничего и ниоткуда, — это всегда просто дар, который мы получаем, не зная, что можем о таком попросить, и нам остается только удивляться тому, сколько же всего дает нам жизнь.

Быть мужчиной

Мой отец

Мои сыновья стоят на краю мола. Или они с него спрыгнут, или не спрыгнут. Сейчас начало лета, июнь, мы на острове, где я выросла, и над нами огромный небесный купол. Волны приходят настолько издалека, что невозможно сказать, когда и где начался их вихревой поток, ясно только, что они несут с собой энергию, процесс передачи которой завершается именно здесь, разбиваясь о берег. Я смотрю на них, на моих мальчиков, стоя на песке. Отец тоже на них смотрит; на нем шляпа от солнца, и он сегодня необычно тихий. Он еще не старый, но вот прямо сейчас мне не вспомнить, сколько ему лет. Его жизнь кажется мне долгой, но это потому, что он изменился больше, чем любой другой человек, которого я знаю. Однажды на протяжении многих лет — по-другому тут