В ответ на мрачную гримасу Адаба Кристоф только развел руками: музыку он ставит, треки меняет вовремя, а что мы можем сделать? Опыт не пропьёшь. Обе подтанцовки двигались с безучастными выражениями на лицах.

– Пещера его рта была прямо передо мной. И была она изнутри сухой, белой и с какими-то сожжёностями слизистой… Я завороженно рассматривал этот свод нёба, пока меня не ебануло: да это ж когда он пил-то?! Последний раз?!

Я схватил стакан и поднёс к его рту. Но, конечно, всё разлилось, попробуйте залить в раззявленный рот спящему пьянице чего-нибудь. Вот и тут было то же, только хуже.

Я огляделся в поисках какого-нибудь хитрого приспособления, и действительно, внизу на полочке столика увидел чашку-поилку, с пластмассовой крышкой и сплюснутым носиком, и вода там была!

Я поднёс ему этот носик, и Стиви-Стиви как будто всё это время только того и ждал! Схватил его, да, но только зубами.

Забыл, как пить.

Сик транзит глория мунди во всей своей красе: пьяница забыл, как пить.

Как глотать.

Как нажираться, бухать, употреблять, лакать.

Вот это всё забыл.

Пока не забыл, выпью-ка.

Я нашёл там же бутылку воды, основательно так к ней приложился и подумал: нормально Козлик мне устроила – сидеть и глотать вкуснее вина воду, пока мой друг умирает от жажды.

И тогда будто мне моя еврейская бабушка шепнула, и я понял, что надо сделать.

Я взял ватку из пачечки на столе, плотно её скрутил и пропитал водой.

Залез – да, блядь, вы не ослышались, – залез ею к нему в рот и стал вытирать водой эту белую хуйню, что обметала весь зев.

И выбрасывать.

Соскребать и выбрасывать.

И следующую.

Хозяйничал там, как в собственном гараже срач убирал.

И где-то на пятом самопальном тампоне он наконец понял, что это – вода! И схватил её – губами.

Я держал жгут, то так, то эдак пытаясь приспособить его к поилке, сиську сделать такую, рукотворную с соском. Но ничего не получалось.

А сосок уже был сухой – въехал теля, как вымя сосать!

Тогда я отодрал от простыни ленту, на одном конце приебашил жгутик, а второй засунул в бутылку с водой. Но чтобы эта хуйня-конструкция сработала, вода должна была быть выше.

Принцип клизмы, в принципе.

Я передвинул стул вплотную к изголовью, немного подвинул и Стиви-Стиви, чуток опёр его на себя и перекинул кайму от простыни через шею. Поилку стал держать над головой.

И видели бы вы, как он засосал! Как, блядь, со смертельного сушняка – вот как! Он сосал этот жгут с водой, как младенец – грудь матери.

Да и я, блядь, с ним на руках был натуральная мадонна! Ха-ха-ха! И когда Козлик вошла к нам в палату и увидела эту картину, она так и сказала:

– Пьета, как есть Пьета. Я знала, что ты что-нибудь придумаешь. Запатентуй систему, Чарли.

Это я, я – Чарли. Дома, в Америке, меня так звали дома.

Лефак встал, и, в пол-оборота повернувшись к звукооператору, скрестил руки, показывая, что закончил.

В зале зажёгся свет: все столики были пусты, публика свалила. Оставшиеся – клубные участники из массовки фильма – кто засовывал два пальца в рот, рецензируя выступление Лефака как «буэ», кто делал вид, что ничего не слышал, будто Лефак по немощи пёрднул в микрофон, одна сердитая щекастая девушка незаметно вытерла глаза.

Он прошёл мимо неоновых цифр «1945-2015» и растворился в темноте. Киношники подошли к сцене, Кристоф подал руку Од.

– И что это было? – спросил Рон.

– Это было его соло на гитаре, чего непонятного, – недовольно ответила Фло.

– Лефаковский реквием, да, – кивнула Од.

– Ван Хален для бедных.

– Точно: по всем умершим без его сиськи друзьям, – подтвердила Рошель.

– И по всем его тёлкам.

– И по его родителям до кучи, тоже помершим без него.

– Аминь.

– Аминь.

– Аминь.

– Но для фильма нормал, – сказал Адаб.

– Да, к счастью, искусство монтажа дает возможность использовать только отрывок про полёты на частных самолётах, – сказал Кристоф.

– Вы понимаете, что в долгих паузах на самом деле он что-то продолжал говорить, просто про себя?

– То есть у него там всё стройно в голове, только вслух х… поймёшь?

– Старость – не радость.

– Пошли, короче, поужинаем, пока не вырвало, – сказала Уна.

Потому что не только, блядь, из бухла, ебли и музыки состоит жизнь, – Лефак ехал в автобусе домой, поглядывая на субботнюю ночь в окне, на толпы людей, ищущих радости в нарядной темноте Парижа.

У него за спиной, положив голову маме на колени, спала индийская девочка, свет от фонарей скользил, как солнечные пятна, по глянцевому лицу. Есть в ней ещё и всегда горячий багет. Сегодня не ты, а завтра – угадай кто. Сияй, пока не загасили!

– А вот интересно, как это вообще: всё это есть, продолжается, а меня нет? Какая будет жизнь, когда меня не станет?..

Они добивали литровую бутылку сладковатого бурбона с отчётливым кукурузным духом, и Стиви потянуло на пердёж, лиризм и меланхолию. Поддразнивать его в этих состояниях было одно удовольствие, и Лефак не собирался отказываться от него и на этот раз:

– Господи! Да жизнь уже такая, как если тебя уже нет!..

Он хотел развить эту мысль и поглумиться всласть, но вот тогда-то Стиви-Стиви и взметнулся с сиденья, как пьяный кит из воды, и бросился на него с кулаками.

Лефак прихлёбывал коньяк из плоской стекляшки, какими на кассах торгуют в каждом супермаркете, бабочку он давно стащил и потерял, рубаха тоже утратила девственную чистоту.

– Старик, но прав оказался ты: жизнь стала совсем другой, когда не стало тебя.

Он равнодушно предоставил сияющей ночи в окне скользить перед своими красными глазами, его давно уже не могли увлечь все эти фонарики. Ты ещё поди попробуй доживи до моих 60 + 10. Могу быть горд собой. Один раз в семьдесят лет можно. Уж не говорю про этих черепашек-ниндзя в гриме, прыгающих по сцене в семьдесят, вроде как в тридцать. Да что такое эти рок-музыканты? Да, это делать грустных людей весёлыми… Но, в сущности, не срать ли мне, что кому-то неинтересна моя история про Стиви?

Он посмотрел, сколько осталось коньяка во фляжке, и допил его. Очень просто сделать, чтоб история про Стиви стала интересная: представить себя помирающим от жажды.

Хотя Адаб выставил ему условия, при которых он не мог послать их, Лефак понял, что просто выдохся, выйдя из привычного алгоритма ночного жителя: днём ему отсыпаться практически не давали, таскали то туда, то сюда уже несколько месяцев.