возможно, и навсегда. Но всего через три дня, прохаживаясь по Старому Рынку, Норема обрела другую подругу, давно потерянную, как она думала – богатую купчиху из Саллезе, у которой когда-то служила секретаршей.

Купчиха ее приветила и уже несколько раз помогала деньгами; жизнь, будь то к добру или к худу, снова складывалась неплохо вопреки ожиданиям.

А вот сосед ее, с которым она пару раз говорила и нашла его человеком приятным, тяжело заболел и слег. Норема носила воду из колодца и себе, и ему, обмывала его, кормила.

Когда вечер обивал окно яркой медью и небо темнело, Норема сидела на скамейке у глинобитной стены и думала…

7.3. Цитомегаловирус, африканская чума свиней, Т-лимфотропный вирус, модель гепатита Б, ретровирусы, лимфаденопатия-ассоциированный вирус, теория множественных факторов, амилнитрит, двойной вирус, генетическая предрасположенность, теория двух частей населения – ну и правительственный заговор, разумеется; только сегодня я узнал, что большинству заболевших где-то под сорок, а не двадцать с лишним, как я думал раньше – по возрасту они куда ближе ко мне, чем к моим более сексуально активным знакомым. На данный момент (март 1984), у нас 19 больных моложе 20, 831 между 20 и 30, 1762 между 30 и 40, 813 между 40 и 50, 330 старше 49 и еще 19, чей возраст не удалось определить.

158 из этого числа – женщины; а поскольку женщин со СПИДом усиленно маргинализируют как социально (большинство из них внутривенно колют наркотики и/или являются сексуальными партнерами мужчин, которые это делают), так и статистически, можно поставить доллары против пончиков, что именно они окажутся в самом низу этой маргинальной шкалы. Может, мне следовало для пущего эффекта сделать Топлина, Ферона и барона Ванара женщинами?

Модифицировать возраст, пол, класс, чтобы уж окончательно затоптать их?

Когда говоришь что бы то ни было в такой ситуации, пресса мигом припишет тебе то, что ты вовсе не говорил (последний заголовок: УГАДАЙТЕ, ОТЧЕГО ЗАБОЛЕЛИ ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ ЧЕЛОВЕК?).

Я мог бы написать краткий очерк по любому из вышеприведенных акронимов – как, полагаю, любой нью-йоркский гей, если он только не технофоб.

Теория ЦМВ пока что имеет смысл, но я возлагаю большие надежды на две части населения (группу риска, относительно небольшую, и относительно большую иммунную) – хотя бы чтоб с ума не сойти; интересуюсь также исследованиями по ЛАВ (как и все в этом месяце, наряду со «слишком хорошим, чтобы быть правдой» лечения саркомы Капоши дапсоном согласно теории кислотоустойчивых микобактерий); еще мы ждем доклада Атлантского Центра по контролю заболеваний совместно с французским Институтом Пастера, официально подтвердившего ЛАВ как агент – все что угодно, лишь бы очнуться наконец от этого кошмарного периода нашей истории. С тем же нетерпением мы ждали результатов по АЧС полгода назад.

Как гласит старое китайское проклятье, «чтоб ты жил в интересные времена».

Из-за таких вот периодов, к слову, будущие поколения и перестанут читать великие книги вроде «Десяти дней, которые потрясли мир» Джона Рида – им будет неинтересно.

Но чтобы понять, как нам жилось тогда, нужно хоть немного вникнуть в эти наши акронимы и узнать о нашей одержимости ими, как возможными ключами к тому, чтобы жить и умирать по-людски.

7.4. Убежать не так-то легко (думает Норема). В молодости мир казался мне чередой бурных морей, и я переплывала одно за другим как со страхом, так и с радостным нетерпением. Теперь он превратился в череду невозделанных полей, через которые я бреду – города и леса преодолевать одинаково трудно.

Кто-то пробежал по улице с криком, стуча в барабан. Они ведут себя так, будто наконец-то поймали своего Освободителя, помешали ему бежать, водворили в клетку, как дикого зверя. Достанет ли у него сил продолжать свое дело и при дворе, добиться, чтобы его услышали через гранитные стены? Сможет ли он разогнать туман этикета, традиций, обычаев, порвать самую ткань власти, которую отныне разделит? Сможет ли сделать хоть что-то в стенах цитадели, сковывающей любые движения?

Норема оглядела свою сумрачную комнату, деревянные фигуры у очага, расписные кувшины и недавние пергаменты с набросками сказок на столе – старые записи копились в углу.

Сколько подпорок для памяти! Тот глазурованный кувшинчик подарила мне милая старушка в Кахеше. Откроешь его в только что убранной комнате, и он очистит застояшийся воздух. Открыв его три месяца назад, я вспомнила ту старушку, костяные кольца на ее перепачканных землей пальцах. «Игру времени и боли» я записывала, сидя на скалах у моря: «В солнечную гавань вошли корабли со стройными мачтами… дети в темных кустах повторяли волшебные стихи… утром королева приказала юной рабыне одеться знатной девицей…» Вот он, этот пергамент, на столе. Что я вспомнила, взглянув на него этим утром? Что помню из того, что мне вспомнилось? Может быть, лучше спросить так: кто подарил мне эти слова? Я сама? Море? Скалы, где я сидела? Время? Или безымянный бог пишущих, столь скупо и столь щедро благословляющий тех, кто преобразует звуки песен в безмолвное слово?

В моих путешествиях на меня дважды, приняв за контрабандистку, нападали разбойники. Оба раза мне посчастливилось уйти с миром. Убедившись, что в моей повозке нет ничего, кроме покрытых знаками кож, они отпускали меня, пригрозив для порядка. В первый раз я продолжала путь через лес, преисполнившись благодарности; во второй, полгода спустя, покрытый шрамами злодей понял, что на кожах что-то написано, и стал швырять их наземь, рвать, комкать. Он загубил много пергаментов, а я сдерживалась и не просила его перестать – иначе он смекнул бы, как они много для меня значат, и причинил еще больше вреда. Продолжая свой путь, я ликовала гораздо меньше и с большей осторожностью выбирала дорогу.

Тогда я записала вот на этом пергаменте следующее, надеясь использовать это в одном из сказаний: «В растянутую мочку его уха был воткнут колышек». Много раз перечитывала эту фразу, переписывала так и этак. Оставлять ли «растянутую»? Я помню, как нависала надо мной, сбитой с ног, эта мочка. Эпитет «растянутая» растягивает фразу, повторяет испытанное мной – так две танцовщицы совершают одинаковые движения в танце. Эта одинаковость говорит о том, что их танец отрепетирован. Все мы видели резные колышки в ушах у таких мужчин; может быть, употребить слово против моего опыта – так танцовщица отступает от своего отражения в зеркале? И убрать «растянутую»? И то и другое годится, но что же выбрать? Усиление или нечто обратное? Не думаю, чтобы Ферон столько раз распускал и ткал заново один-единственный ряд.

Надо подумать о чем-то