к которой они пришли, за невысокую плату сдавала влюбленным парам комнату на короткое время. В железной печурке весело горел уголь. Окно комнаты выходило на четырехугольный двор, заваленный ящиками. В подвале дома находился какой-то склад. По террасе прошла женщина с корзиной. Матэ проводил ее взглядом, пока она не скрылась в подъезде.

«У меня еще есть время уйти отсюда», — мелькнула у него мысль.

В этот момент раздался стук. В дверь просунулась голова старухи хозяйки, седая, растрепанная. В руках хозяйка держала старый, видавший виды граммофон. Увидев граммофон, Милка рассердилась: злая гримаса исказила ее лицо. Она быстро подошла к угодливо улыбающейся старухе, сказала:

— Граммофон нам сейчас не нужен. Сидите в своей кухне, пока я не позову, — и выпроводила старуху из комнаты.

— Это что, твоя бабушка? — осторожно спросил Матэ.

— Черту она бабушка, а не мне, — со злостью бросила Милка и заперла дверь на ключ. — Никак не может понять, что сейчас ей в комнате делать нечего.

Подойдя к Матэ, Милка крепко обняла его и страстно поцеловала. Матэ осторожно высвободился из ее объятий.

— Испугался, наверное, что присушу тебя к сердцу? — улыбнулась Милка.

Несколько мгновений она стояла, бессильно опустив руки, словно отдыхала, потом открыла дверцы шкафа, на одной створке которой с внутренней стороны висело длинное зеркало. Покрутившись перед зеркалом, Милка внимательно осмотрела себя, потом начала раздеваться. Сначала сняла чулки, растерев пальцами лиловый след от слишком тугих резинок. Снять широкую юбку не представляло особого труда: как только она расстегнула крючки, юбка упала на пол. Свитер она стащила одним движением; немного посопела, когда распутывала волосы. Комбинации на ней не было. Оставшись в трусах и бюстгальтере, она бросила на Матэ быстрый взгляд, затем достала из шкафа старый сатиновый халатик.

Матэ осмотрелся. В комнате сильно пахло нафталином.

— Нет ли у тебя чего-нибудь выпить? — спросил он. — Ну хотя бы палинки?

Милка возилась с поясом халатика.

— Если обязательно хочешь выпить, я сейчас пошлю старуху, — сказала она. — Через два дома отсюда есть небольшая пивнушка.

— Лучше я сам, — предложил Матэ.

— Ты?

Милка смерила Матэ презрительным взглядом. Захлопнула дверцы шкафа, отчего зеркало зазвенело.

— Раздумал, значит? — резко спросила она.

— Я? — Матэ покраснел.

— По тебе видно, что хочешь уйти.

— Да нет же.

— Зачем ты мне врешь?

— Я не вру, поверь мне.

— Я чувствую, что врешь, — сказала Милка, поднеся руки к глазам, словно желая вытереть их.

— Просто мне захотелось выпить, и все, — объяснил Матэ, но на этот раз уже не так уверенно.

— Выпить! Нашел отговорку.

Грустная, Милка стояла посреди комнаты. Она начала закалывать волосы, которые только что распустила. По лицу блуждала презрительная улыбка.

— Этот трюк не нов, — проговорила она. — Дурочкой меня считаешь? Уйдешь как будто за палинкой и поминай как звали. А я должна тут сидеть и ждать.

— Я тебе что-нибудь в залог оставлю, — сказал Матэ. Он чувствовал себя очень неловко.

— В залог? Ты думаешь, мне от тебя что-нибудь нужно?

Матэ молчал. Ему хотелось с презрением посмотреть на рыжеволосую девушку, но он не мог. Более того, он почувствовал к ней нечто вроде благодарности.

После долгой паузы Милка сказала:

— По мне, можешь уходить, но по крайней мере заплати старухе за комнату как порядочный человек. Ключ в двери.

Милка рукой ощупывала свое лицо, будто ей только что надавали оплеух. Села на диван, отодвинувшись к самой стене, у которой лежали подушечки с вышитыми белыми кошечками. Вдруг Милка разрыдалась, всхлипывая, как обиженный ребенок.

До наступления сумерек Матэ бродил неподалеку от вокзала, не решаясь войти в зал ожидания или выйти на перрон: боялся встретить кого-нибудь из знакомых. Расхаживал перед складом между тележек, пока какой-то железнодорожник не прогнал его.

«Хорошо, если приеду домой на рассвете: когда на улице почти никого не будет», — подумал Матэ и специально пропустил один поезд. Чтобы убить время, он пошел до следующей станции по тропинке, бегущей рядом с полотном... Мимо проносились одинокие паровозы, выбивали дробь колеса товарных составов, но Матэ не обращал на них внимания, шагая по утоптанной тропке. Время от времени встречный поезд ослеплял его прожектором, тогда Матэ закрывал глаза ладонью.

Домой он поехал с ночным поездом. Вагоны были забиты до отказа: рабочие, у которых было два выходных дня, ехали домой. Матэ втиснулся в вагон. Никого не встретил из знакомых. Воздух в вагоне был тяжелый: запах немытых тел и табака смешался с запахом лука и сырой одежды. Севшие в поезд раньше уже дремали. Багажные сетки были заставлены деревянными ящиками и чемоданчиками, перевязанными бечевками. Стекла вагона запотели от дыхания. В тамбуре трое мужчин играли в карты.

Когда Матэ вышел из коридора, один из игроков бросил на него внимательный взгляд, но тут же снова уставился в карты. Играя, он развлекал своих партнеров: рассказывал анекдоты своим хрипловатым голосом заядлого курильщика.

Матэ с трудом отыскал местечко на багажной сетке, чтобы положить свой немудреный багаж. Встал в коридоре, прислонившись спиной к двери.

— Скажите вон тому мужчине, — раздался голос женщины средних лет, — пусть идет сядет, тут еще есть местечко.

— Я пока постою, — отказался Матэ.

Поезд дернулся и медленно двинулся в путь.

В Домбоваре сошли, чтобы пересесть на другой поезд, картежники. Еще несколько минут на путях слышались их громкие голоса: они искали нужный им поезд.

Матэ сел. В окне темнело станционное здание. Когда поезд двигался, Матэ хотелось сойти на первой попавшейся станции, но, едва поезд останавливался, Матэ охватывала такая апатия, что он был не в состоянии даже пошевелиться.

И вот поезд уже гремит на стрелках. В окно видна знакомая долина, туннель...

Заснуть в вагоне Матэ так и не удалось: слишком велико было волнение. Чем ближе подъезжали к городу, тем отчетливее возникали в памяти знакомые люди, события прошлого. Вспомнил он и пребывание на фронте, но на сей раз все, что происходило там, казалось само собой разумеющимся и для одних должно было закончиться смертью, для других — жизнью. Потом перед глазами возникла фигура Крюгера. Он появился где-то далеко-далеко, с каждой секундой приближаясь, но на этот раз он не задавал Матэ никаких вопросов, на которые нужно было отвечать. Вопросы задавал себе сам Матэ: «Что же будет со мной теперь? Через несколько секунд поезд остановится, я сойду.