Европейская история более сложна в период до 1945 года, частично по причине войн, однако затем начинается период взрывного развития. Когда в конце 1972 года родилась Эстер, ВВП на душу населения Франции был в четыре раза выше, чем в 1942 году, когда родилась ее мать Виолен[291]. Это было типично для стран Западной Европы. ВВП на душу населения в Европе рос на 3,8 % каждый год в период между 1950 и 1973 годами[292]. Неспроста французы называют тридцать послевоенных лет les Trente Glorieuses («Славное тридцатилетие»).

Экономический рост был обусловлен быстрым ростом производительности труда, то есть выпуском одного работника за единицу времени. В Соединенных Штатах производительность труда росла с темпами 2,82 % в год, что означало ее удвоение каждые двадцать пять лет[293]. Этого роста производительности труда было достаточно, чтобы с лихвой возместить снижение продолжительности рабочего времени, которое наблюдалось в тот период. Во второй половине века продолжительность рабочей недели в США и Европе снизилась на 20 часов. А послевоенный беби-бум снизил долю взрослого населения в работоспособном возрасте, так как родившиеся в то время были… да, еще детьми.

Что же сделало работников более производительными? Отчасти то, что они стали более образованными. Среднестатистический индивид, родившийся в 1880-е, учился только до седьмого класса, тогда как среднестатистический индивид, родившийся в 1980-е, имеет за плечами два года обучения в колледже[294]. Также у работников появилось больше оборудования, качество которого улучшилось. Это был век, в котором центральную роль стали играть электричество и двигатель внутреннего сгорания.

Сделав несколько смелые допущения, можно приблизительно оценить вклад этих двух факторов. Роберт Гордон считает, что повышение уровня образования объясняет около 14 % роста производительности труда за данный период, а вложения в основной капитал, которые и дали рабочим больше оборудования лучшего качества, объясняют еще 19 % роста.

Оставшаяся часть увеличения производительности не может быть объяснена теми изменениями, которые могут измерить экономисты. Чтобы чувствовать себя увереннее, экономисты придумали для них специальный термин – совокупная факторная производительность (total factor productivity), или TFP. (Знаменитый исследователь экономического роста, Роберт Солоу, определил TFP как «показатель нашего невежества».) Рост совокупной факторной производительности – это то, что остается, когда уже измерено все, что можно было измерить. Данный показатель отражает тот факт, что работники с одинаковым уровнем образования, работающие на одинаковом оборудовании и использующие одинаковые производственные ресурсы (что в совокупности экономисты определяют как капитал), производят сегодня за час работы больше, чем год назад. Это имеет смысл. Мы постоянно ищем пути более эффективного использования имеющихся у нас ресурсов. Частично это отражает технический прогресс: компьютерные чипы становятся дешевле и быстрее, поэтому теперь один секретарь может за несколько часов сделать работу, которую ранее выполняла небольшая команда, изобретены новые сплавы, появились новые сорта пшеницы, которые быстрее растут и требуют меньше воды. Однако совокупная факторная производительность также возрастает, когда мы открываем новые пути сокращения отходов или потерь времени, связанных с недоиспользованием сырья или работников. Инновации в технологиях производства, такие, например, как производственные цепи или бережливое производство, привели, скажем, к возникновению эффективного рынка аренды тракторов.

Неординарность нескольких десятилетий перед 70-ми годами XX века связана с необычно высоким ростом совокупной факторной производительности в этот период. В Соединенных Штатах рост TFP в период с 1920 по 1970 год был в четыре раза быстрее, чем в период с 1890 по 1920 год[295]. На самом деле именно это изменение, а не рост уровня образования или капитала на одного работника придало особую магию рассматриваемому периоду. Рост TFP в Европе был даже еще более быстрым, чем в Соединенных Штатах, особенно в послевоенный период, так как тогда в Европе стали применять инновации, которые уже были внедрены в Соединенных Штатах[296].

Быстрый рост наблюдался не только в статистических показателях национального дохода. По всем измеряемым показателям качество жизни в 1970 году радикально отличалось от качества жизни в 1920 году. Средний человек в западных странах лучше ел, лучше отапливал свое жилище зимой и охлаждал летом, покупал больше товаров, был более здоровым и дольше жил[297]. Со снижением продолжительности рабочей недели и более ранним выходом на пенсию жизнь больше не была настолько обременена рутиной ежедневного труда. Детский труд, широко применявшийся в XX веке, в большей или меньшей степени на Западе исчез. Там по крайней мере дети теперь могли наслаждаться своим детством.

Однако в 1973 году (или около того) все остановилось. В среднем в течение следующих двадцати пяти лет TFP увеличилась только на треть от того уровня, который был достигнут в период с 1920 по 1970 год[298]. То, что началось в известную дату с экономического кризиса, в котором даже можно обвинить некоторые иностранные державы, стало новой нормальностью. Постоянный характер медленных темпов экономического роста не был очевиден сразу. Взращенные в период золотого века экономического роста, ученые и политики сначала полагали, что это лишь временная неполадка, которая скоро исправится сама по себе. К тому времени, когда стало ясно, что низкие темпы роста не просто небольшое отклонение, оставалась надежда, что не за горами новая промышленная революция, стимулируемая возрастающей мощностью компьютеров. Мощность компьютеров росла все быстрее и быстрее, они стали использоваться везде, также как ранее это происходило с электричеством и двигателем внутреннего сгорания. Это обязательно должно было вылиться в новую эпоху роста производительности и повести за собой экономику. Действительно, в конечном счете так и произошло. Начиная с 1995 года мы могли наблюдать несколько лет высокого роста TFP (хотя по-прежнему не такого высокого, как в золотой период). Однако этот рост быстро затих. Начиная с 2004 года рост TFP и ВВП как в Соединенных Штатах, так и в Европе, кажется, вернулся к печальному периоду 1973–1994 годов[299]. В Соединенных Штатах в середине 2018 года выросли темпы роста ВВП, однако рост TFP остается на низком уровне. За этот год TFP выросла лишь на 0,94 %[300], что не сравнимо со средним ростом в 1,89 % в период с 1920 по 1970 год.

Новое замедление экономического развития вызвало оживленную дискуссию среди ученых. Представляется, что данное явление сложно примирить со всем тем, что мы видим вокруг нас. В Кремниевой долине продолжают рассказывать, что мы живем в мире постоянных инноваций и изменений: персональные компьютеры, смартфоны, машинное обучение. Кажется, что инновации везде. Но как возможны все эти инновации без единого намека на экономический рост?

Дискуссия развернулась вокруг двух вопросов. Во-первых, вернется ли в конце концов устойчивый рост производительности? Во-вторых, не пропускается ли при расчете ВВП, в лучшем случае лишь на небольшую долю являющимся предметом догадок, вся та радость и счастье, которые приносит нам новая экономика?

Центральными фигурами данной дискуссии являются два историка экономики из Северо-Западного университета в Чикаго.

Роберт Гордон придерживается точки зрения, что эпоха высоких темпов экономического роста вряд ли вернется. Однажды мы встречались с Гордоном лично. Он оставляет впечатление достаточно закрытого человека, однако его книга совсем не