Лисе, сидевшая рядом, ткнула его локтем в бок. Булле снова кашлянул:

— Ну ладно, трижды. Но главное — иметь мужество признать, что вы совершили ошибку. По сути дела, даже обязательно надо иногда совершать ошибки. Иначе как мы сможем их исправить?

Булле сделал паузу, чтобы дать людям возможность обдумать эту мысль. Потом заговорил снова:

— Сегодня мы празднуем нашу победу в борьбе. Но за что мы, собственно говоря, боролись? За право быть маленького роста и писать правильно? Неужели это так важно, что ради этого стоило рисковать быть поджаренным в вафельнице?

Он посмотрел вокруг.

— Да, — сказала Лисе и тоже встала. — Дело не только в праве быть маленьким или писать без ошибок. Речь идет и о праве быть высоким и писать с ошибками. Речь о праве быть таким, как все, или не таким — как захочется.

Лисе и Булле поклонились и сели. Раздались аплодисменты. Лисе строго посмотрела на папу-коменданта и маму-комендантшу, чтобы они поняли, что неприлично хлопать, когда все остальные уже перестали.

— Эта девочка станет когда-нибудь премьер-министром, — шепнул король Грегору и фрекен Стробе. Он тоже постучал по своему стакану и встал: — Дорогие соотечественники, я хочу кое-что добавить.

В этом году произошло многое, и многому еще предстоит произойти…

Мама Булле зевнула так, что у нее скрипнула челюсть.

— Но сначала я хочу сделать небольшое объявление, — сказал король. — Сегодня два человека решили объявить о своей помолвке. И я горжусь тем, что они предложили мне сообщить об этом. Дамы и господа, Розмари Стробе и Грегор Гальваниус!

Раздались громкие восторженные крики, улыбающаяся и раскрасневшаяся фрекен Стробе подняла свой стакан. Грегор обнял ее и спросил, подарит ли она ему свой поцелуй.

— С языком? — спросила она.

— С маленьким-маленьким, крохотным-крохотным кусочком языка, — сказал он, показав большим и указательным пальцами размер.

Все расхохотались, а Булле поднял стакан с грушевым соком:

— Итак, война закончилась, пора приступать к десерту. Жюльет, возлюбленная доктора Проктора, как раз сегодня вернулась домой из Парижа, и они вместе приготовили карамельный пудинг.

Раздалось долгое и полное предвкушения «о-о-о-о!», все повернулись к синему домику, откуда вышли профессор и его подруга. Они держали самый длинный поднос, какой кто-либо когда-либо держал на вытянутых руках.

— Вот это сколоссальный пудинг!

При этих словах все в саду замерли. И испуганно посмотрели на того, кто их произнес.

— Э-хе-хе, — смущенно засмеялся Мадсен, поправив свои темные очки. — Я пошутил. Просто пошутил.

И снова наступило всеобщее ликование.

Мы покинем наших друзей. Мы можем, например, сесть на дельтаплан, подняться высоко в воздух и полетать. Над садом синего домика, где гости доедают самый длинный карамельный пудинг, какой кто-либо когда-либо ел. Над грушевым деревом, где вернувшаяся перелетная птичка поет о том, что весна пришла немножко слишком рано. Над городом Осло, где люди все еще танцуют на улицах, а солнце освещает их всех. А если мы проследим путь одного солнечного лучика, который сквозь дырку в крышке люка просочился в подземный лабиринт канализации, мы, может быть, услышим, как кто-то чавкает в темноте. Сытый и довольный. Я знаю, о чем ты сейчас подумал. Но ведь ты не веришь всем этим сказкам. Или все-таки веришь?