а коли если и есть места где бабы боевые, как солдатня, то там и вымерли все давно. Рожать то кто будет? Да и кашеварить кто будет, пока мужики на охоте да в поле? Опять же бабы без мужиков тоже не могут. Ни охотиться с луком или острогой не могут. Ни поля возделывать — надорвутся, да и рожать не смогут, коли лоно выпадать будет от тяжкого труда. Замкнутый круг, все должны быть при своих делах.

Тяжело я переношу потерю земляков. Постоянно мысли в сторону сносит, лишь бы не думать о прошедшем пред-предпоследнем дне в Тишине.

Дядю же я лишь спросил:

— Дядь, а как долго ехать?

— День, ночь, и еще день и еще ночь.

— Долго.

— Ничего, стерпим, там земли, говорят, хорошие, плодородные.

— Тогда хорошо.

Ну да, считать то он не умеет.

Святоши грамоту вообще недолюбливают. Особо когда она у земледельцев. Так и говорят: “Нам то письмена святые вам читать, да сказы оные. А вы — земледельцы да охотники, почто оно вам? Грешно не своим делом заниматься.

Грешно. Не грешнее, чем младенцев есть и кровососом быть. Надо поглядывать, что будут святоши чудить. Как бы вреда не творили против наших. Да и вообще людей.

С другой стороны. Что я могу сделать? Это в лесу на отдаленном кладбище один на один еле отбился. А коли найдутся дурни, что их защищать будут? Или чего похуже — и тех и других будет несколько? Определенно, хорошо, что собрались селиться немного в отдалении от стен. Стены должны быть, если город такой крупный, как говорят.

Утро провожало в путь благовониями цветочных трав. И запахом силоса, куриного помета и свиного дерьма. Как бы парадоксально ни звучало — запах дерьма — запах жизни. Им не пахнет только там, где смерть прошла уже давно. Сгоревшие дотла деревни, или вымершие от болезней, разбоев, погосты и другие места захоронений ничем не пахнут. Кроме природы вокруг.

Как пахнет жизнь, понятно. Но как пахнет смерть? Раз уж я теперь… Некромант? Смерть пахнет тленом во всех его проявлениях. И… Есть в ней какое-то онемение. Так же когда отлежишь руку, перестаёшь её чувствовать, а потом когда кровь возвращается в конечности — покалыывание, зуд, как фоновый шум. Хотя какой из меня некромант. Блоху не оживлю. А знать все равно надо. Пригодится. Хотя бы для того, чтобы избегать оживления трупов. Случайно ведь тоже может получиться? Как знать. Так о чем это я. Если сравнивать с отлежанной рукой — то смерть это ложное ощущение спокойствия, с чёткой границей невозврата. Как отлежать руку, но до такой степени, что она отомрет. Это… Это… как вообще назвать? Спокойствие, превращающее все в тлен. В вечную тишину. Нет, не так. Тишину. В которой нет ничего. Мир не меняется при смерти любого живого существа, будь то древо, блоха или медведь. Мир не меняется, даже если деревни вымирают. Что это может значить? Смерть — это как безжизненная грязь. Болото с чёрным при-чёрным илом. Неживым илом.

Но как тогда некроманты оживляют трупы? С помощью магии и маны? Но что она делает с трупами?

Определенно, на это тратится много маны. Как минимум, на “неоживление”. Но как после? Они ведь ходят. Едят плоть, судя по рассказам торгашей. Им верить — себя не уважать, конечно. Но чем черт не шутит?

Возможно, они существуют, благодаря поеданию энергии с нейронного кружева? Просто у них нет навыка вампиризма? Или они не могут им воспользоваться? Наверное так. Иначе бы где-нибудь встречалась нежить-маги. Возможно, даже нежить-маги всё-таки есть, но они только из магов и получаются. Много бед такая напасть принесет.

Как же всё-таки недостает знаний. Может, и зря я закопал те книги? Но с другой стороны, и пользоваться ими не собираюсь. Да и на костре рисковал бы быть сожженным в новом доме. Возможно, вместе с домом. И тетей, и дядей. Если заниматься этим — то уходить в лес жить. Или далеко, за селений десять, крупных, чтобы точно никто не нашел. Пол лета пешком идти столько. Это если не останавливаться на сон. И еду. Нет, нужен какой-то другой вариант.

Надо будет поспрашивать в деревнях соседних не пропадали ли у них мужики, два десятка. Так и вычислим. Всё же отвечать за смерти стоит. Даже родне. Как минимум, дочерей ихних наши заберут и сыновей. А то наши так и вымрут. Так хоть помощь старикам будет. А коли откажутся — солдаты найдут другое наказание. Поэтому на такие условия согласятся в любом случае.

В том городке наших из молодежи, уехавших, живет под три десятка. Кто без жен еще, с удовольствием к нам вернутся, на новое место. Ведь живут они либо у подмастерьев, либо в чужих семьях на правах обязательного заключения брака с дочерью, ну или сыном, коли это девица.

Да, землю в надел дают только погорельцам, беглецам с других краёв и других пришельцев из дальних и не очень деревень.

Всё внутренности растряс в дороге. Останавливались на короткий обед из холодных каш и мяса, в туалет ходили по разные стороны повозок, мужики справа, бабы слева. Не до приличий. Все же беда общая, даже бытовые стеснения убирает с соседями.

Надо было соорудить себе костыль. Отёк на ноге от тряски стал проходить медленнее. Сейчас бы окунуть стопу в горячую воду. Надо долечить, а то так и на всю жизнь хромым останусь, как дядя стращает.

Послеобеденное время пролетело чуть быстрее. Бабы хныкали, но плакать в дороге ни у кого сил не нашлось.

Было очень грустно. Но новая жизнь — новое счастье. И так уж получилось, что старому счастью здесь не место.

Как только солнце начало клониться к горизонту, все повозки встали. Самый бойкий мужик из пришлых, начал командовать.

— Всё слушаем меня! Меня зовут Боромир. Повозки расставить полукругом, коней распрячь, стреножить и накормить. Дрова есть? Отлично. Делаем пять костров рядом, на них готовим еду. Как только еду с готовили, все костры тушим, кроме одного. У него мужики дежурить будут по очереди.

Наверное, чтоб зверь опасное не проворонить.

— После ужина расстилаете все тряпье по повозкам, в которых везёте скраб, чтоб не настыли. И, внимание, никто, слышите, никто не спит на земле! Даже на остывшем кострище. Чтоб все были здоровы. Желающие первыми подежурить, подойдите.

— Малик, сиди, куда ты, у тебя ж нога. — Забеспокоилась тётя.

— Всё в порядке, тёть. Я заодно ногу погрею у костра. А то ноет. В воде то