– То же, что и ты: обе врут.

– И обе боятся, что еще важнее.

– А ты всерьез считаешь, что они хотят сами отыскать Зинчук и разобраться с ней по-своему, по-семейному? Или так бросил, для устрашения?

– Нет, почему же… Могут рискнуть.

– Кишка у них тонка, – пренебрежительно сказал Сергей.

Маша с сомнением покачала головой.

– Я бы не была так уверена насчет кишки. Знаешь, я думаю, что Рогозина когда-то дружила с ними, потому что они сильные. Обе, каждая по-своему. Она искала похожих на себя.

– Одна лупила тех, кто слабее, другая делала гадости исподтишка, – возразил Бабкин. – В чем тут сила?

– Я тебе просто не все успела рассказать.

Сергей потянулся за блокнотом.

– Когда мы были в десятом классе, наняли нового охранника, – начала Маша. – Не знаю, из каких соображений директор из всех претендентов выбрал именно этого – может, чтобы при взгляде на него хулиганы сразу разбегались. Жуткий был тип! Его не только дети, но и учителя побаивались.

– Почему жуткий?

– Ну, он был устрашающего облика. Громадный, косматый, нечесаный… На вопросы отвечал односложно или вообще не отвечал, только зыркал люто. Жил в подсобке при школе, днем сидел возле двери и время от времени посматривал на входящих. Мы старались побыстрее мимо него проскочить. От его взгляда мороз продирал по коже. Он как будто прикидывал, как бы ловчее тебя расчленить.

– Может, в душе он был добряк, – заступился Бабкин за охранника.

– Он был просто цепной кобель, которого приучили не кусать людей. Сейчас бы такого на пушечный выстрел не подпустили к школе, а тогда считалось, что все нормально. Тем более поговаривали, что он приходится родственником жене директора – в общем, желающих выступить за его увольнение не нашлось.

Маша открыла чемодан.

– Что ты ищешь?

– Фотографию нашего класса.

– Вас с охранником фотографировали? – изумился Бабкин.

– И в полосатых робах, – прокомментировал Макар. – Чтобы не разбежались.

– Да ну вас! Я Любку хочу показать в юности…

Маша вытащила свитер и озадаченно уставилась на пустое дно чемодана.

– Что за ерунда… Наверное, переложила и забыла. Ну, так про Савушкину. Этот тип, его Григорий звали, что-то ей сказал. Что уже само по себе было удивительно, потому что обычно он не трепал языком. Мы потом пытались узнать, что именно, но Кувалда молчала как партизан, а к самой Любке подкатывать с такими вопросами было опасно. Вроде бы он сделал ей замечание, но по какому поводу – неизвестно. Сова огрызнулась, он разозлился – и через пять минут они уже орали друг на друга. Ну как – орали… Орал Григорий. Рык у него был такой, что писклявую Любку заглушал напрочь. Прибежала завуч. Савушкиной сделали выговор, охраннику ничего не сказали.

– То есть сочли нормальным, что он повысил голос на школьницу? – уточнил Илюшин.

Бабкин с Машей дружно рассмеялись.

– Макар, ты в России учился или за границей?

– Это было так давно, что я все забыл, – отшутился Илюшин.

– А я и рада забыть, но помню, – серьезно сказала Маша. – В школе дело обстоит так: подросток по умолчанию всегда неправ. Там ведь каждый взрослый облечен маленькой, но властью. А иногда и не маленькой. Григорий был оскорблен в лучших чувствах: на него, взрослого солидного мужчину, кричала какая-то мелкая тля! Он стал к Любке цепляться. Однажды не пускал ее в школу, пока ноги как следует не вытрет – говорил, у нее подошвы грязные. В другой раз она выскочила покурить на перемене, он ее заметил из окна и не поленился дойти до директора. Опять был скандал, Любке грозили, что ее исключат из школы. Савушкина бесилась ужасно! Называла Григория орангутангом. Когда проходила мимо его стола, начинала гукать, как обезьяна. С третьего раза до него дошло, в чем дело, и он тоже озверел.

– И чем закончилось это противостояние двух культур? – ухмыльнулся Илюшин.

…О том, что случилось, Маше шепотом рассказала Мотя Губанова. Мотя хронически отставала по химии, и добрейшая Валентина Андреевна разрешила ей приходить на полчаса раньше, чтобы позаниматься. Так из-за своей неуспеваемости Мотя стала единственной из всех учеников, кто своими глазами узрел последствия Любкиного финта.

В то утро дежурный учитель, подойдя к школе, обнаружил, что она закрыта. Охранника, по совместительству выполнявшего функции сторожа, нигде не было видно. Пока нашелся запасной ключ, пока провозились с замком, прошло минут десять. Уже и другие учителя подтянулись, дергали дверь, кидали камушки в окна первого этажа. Но, ко всеобщему негодованию, Григорий так и не появился, хотя шумели изрядно.

«Где этот вахлак?» – возмутилась педагогическая общественность. Учитель труда как человек, хорошо знающий жизнь, предположил, что охранник нажрался в хлам и теперь дрыхнет. Валентина Андреевна попросила его выбирать выражения при детях. Трудовик покосился на Губанову и высказал сомнения в том, что этот великовозрастный ребенок услышал что-то новое для себя. Тут подошла завуч и решительно направилась в подсобку, прервав таким образом разгорающуюся полемику.

Все остальные последовали за ней. «Нажрался!» – шепотом настаивал трудовик. «Дмитрий Юрьевич, воздержитесь от инсинуаций!» – ругалась химичка. Мотя тащилась за ними следом, притворяясь невидимым слоном.

Дойдя до подсобки, ожидаемо обнаружили, что закрыто изнутри. Стучали-стучали, кричали-кричали и в конце концов начали уже посматривать друг на друга беспокойно: уж не помер ли этот упырь? Совсем было решили, что пора вызывать милицию, но тут дверь распахнулась.

Дальнейшее с первого раза Мотя не смогла рассказать. Возбужденно размахивала руками, мычала, краснела… Маше пришлось по капле выцеживать из нее, что же они увидели.

А увидели они, как из подсобки вышла десятиклассница Любка Савушкина. Нагишом, если не считать цепочки и скромнейших туфелек-лодочек. Пышные Любкины груди светились в утреннем полумраке, как дыни, напоенные солнцем. Розовела шейка. На шелковом животе отпечаталась резинка от трусов.

– Доброе утро, – детским своим голоском поздоровалась Любка, словно не замечая собственной наготы. И пошла в сторону туалета, помахивая платьем, переброшенным через руку.

Завуч прислонилась к стене. Трудовик восхищенно прошелся матерком. Валентина Андреевна даже не сделала ему замечания – она протирала очки, пытаясь понять, не пригрезилось ли ей это явление Афродиты.

Григорий обнаружился в подсобке крепко спящим. Был он, как и Савушкина, совершенно гол. Но алкогольные пары не витали вокруг него, и от этого вся ситуация выглядела еще ужаснее. «То есть он даже не спьяну?!» – ахнула завуч.

«У-у, это ж уголовка, – обрадовался трудовик. – Она ж несовершеннолетняя!»

Тут Моте хватило ума незаметно скрыться, сделав вид, что она вообще не появлялась на месте событий. Дальше скандал набирал обороты без нее. Она лишь видела, как уже одетая Савушкина заходит в кабинет директора все с той же блудливой улыбкой на лице.