бестия, сколько раз повторял: нет больше «их высокоблагородий». По чину нужно обращаться, по чину, подхорунжий.

Хлебов виновато шмыгнул носом, безобидно прокаркал:

— Слушаюсь, господин подполковник. А кашки-то не желаете? Под рюмочку, да с малосольным огурчиком? — Его хитрющие глаза заискрились добрым, преданным огоньком.

— Спасибо, Иван Григорьевич, сыт я. Ты лучше вот что, собери своих донских, поговорить с ними требуется.

— Сей секунд. Будет исполнено, господин подполковник.

Сотня донских казаков очутилась в его полку при необычных обстоятельствах. К отряду Булак-Балаховича во время зимнего отступления из Латвии прибилось много кубанских, терских и донских казаков, отказавшихся служить украинскому гетману Скоропадскому, а затем Петлюре, и волей судьбы оказавшихся в Литве и Латвии. С конным полком Булак-Балаховича они участвовали в летнем наступлении белых, но когда был взят Псков, донские взбунтовались, не приемля партизанский стиль командования и бандитские методы поведения балаховцев. Генерал Родзянко принял мудрое решение, переведя казаков в драгунский полк Павловского.

Пока Хлебов собирал офицеров, Павловский задумался о старом знакомом Булак-Балаховиче. Станислав Никодимович родился 10 февраля 1883 года (то есть был старше Павловского на десять лет) на Виленщине в семье кухмейстера[17] местного помещика и горничной. Согласно послужному формуляру, копию которого Гуторов предусмотрительно снял для Павловского в штабе корпуса, отец — Никодим-Михаил Сильвестрович Балахович, происходил из разорившихся польско-белорусских шляхтичей. Мать — Юзефа Балахович (в девичестве Шафранек) была полькой. Оба родителя — католики, сам Булак-Балахович тоже.

Окончил частную польскую гимназию святого Станислава в Санкт-Петербурге. Затем четыре года учился в коммерческом училище, получил диплом агронома. С 1904 года работал управляющим в поместье Городец-Лужский графа Платер-Зиберга в Дисненском уезде. За доброту и внимание к нуждам работников крестьяне называли управляющего «батькой», а за стремление вникать во все вопросы хозяйства и постоянное перемещение по поместью нарекли его «булак» («перекати-поле»). Этим прозвищем он особенно гордился.

В сентябре четырнадцатого года Станислав и его младший брат Юзеф вступили добровольцами в российскую армию со своей амуницией, оружием и лошадьми. В составе 2-го лейб-уланского Курляндского полка императора Александра II воевал в Пруссии и Польше, проявив себя самым лучшим образом. Награждён тремя солдатскими Георгиевскими крестами и Георгиевской медалью. В 1915 году Балахович получил первый офицерский чин корнета и был назначен командиром отдельного эскадрона в составе 2-й кавалерийской дивизии. Отличался исключительной храбростью, был пять раз ранен.

В октябре семнадцатого в Петрограде после излечения от тяжелого ранения в плечо Булак-Балахович вступил в сформированный польский уланский дивизион, в котором командиром 1-го эскадрона был его брат Юзеф. Он рвался в бой с немцами, и вскоре приказом Троцкого его назначили командиром Лужского конного партизанского полка, отправленного в Псковскую губернию для противостояния с германскими войсками. С восторгом принявший Февральскую революцию, он все больше проникался ненавистью к большевикам и очень быстро избавился от них в полку. Осенью восемнадцатого Балахович принял окончательное решение перейти на сторону белых.

В ноябре он с отрядом в четыреста сабель перешел на сторону белых и прибыл в Псков, где штабом Северного корпуса был произведен в ротмистры. В январе девятнадцатого он уже подполковник, а весной на его плечах красовались полковничьи погоны. Во время весеннего наступления на Петроград командование Конным полком Булак-Балахович передал брату Юзефу, произведённому в ротмистры, а сам приказом генерала Родзянко возглавил все силы, наступавшие на гдовском направлении. За успешные действия в июле он получил чин генерал-майора.

После взятия в мае Пскова Булак-Балахович был назначен градоначальником и установил в городе свой собственный порядок, вызвавший резкое недовольство населения и командования. Печально знаменитые «псковские казни», еврейские погромы, мародёрство, изнасилования — все эти «художества» вызывали в офицерской среде брезгливое отношение к Балаховичу. В войсках его всё чаще называли атаманом.

Правда, справедливости ради, — думал Павловский, — следовало признать, что жертвами казней обычно являлись захваченные большевики и чекисты, не успевшие бежать из города. А ведь красные в Пскове, Гдове и многих других городах установили кровавый террор. По данным контрразведки, только в Гдове войска Балаховича освободили из застенков ЧК около двухсот человек, ожидавших смерти. Кроме того, Балахович беспощадно расправлялся с продавцами кокаина, вешал их на столбах. С другой стороны, при нём в Пскове демократическим путем была избрана городская Дума, стали выходить газеты, открылись школы и гимназия…

Но его отношения с Родзянко и Юденичем постепенно ухудшались. Генералы не могли простить ему установления несанкционированных ими теснейших контактов с эстонским и польским командованиями и британской военной миссией. По приказу Юденича в ночь на 23 августа контрразведка арестовала Булак-Балаховича. И дело наверняка закончилось бы трибуналом, но генералу удалось бежать из-под ареста в расположение вверенных ему частей. А оттуда, как понимал Павловский, выдачи атамана не будет.

Эстонское командование в связи с арестом гражданина Эстонии генерала Булак-Балаховича выразило резкий протест, разорвало союзный договор с Юденичем и сняло эстонские войска с псковского фронта. В результате красные вновь захватили Псков. А генерал Юденич под сильным давлением англичан был вынужден простить атамана и назначить его командиром 1-й отдельной дивизии 2-го корпуса Северо-Западной армии. Но Булак-Балахович Юденича не простил…

«Непрост наш атаман, — думал Павловский, — ох непрост! Но ведь талантище… И политикан опытный… Наверняка наперёд просчитал все шаги… Победят белые — на щите ворвётся в Петроград. Победят красные — готов успешный отход в Эстонию или Польшу. Истинный Бонапарт. И росточком в него, и манерами… Надо бы поближе с ним познакомиться. Да и должок у меня перед ним…»

6

Пока Павловский мысленно анализировал карьеру Булак-Балаховича и попивал крепкий чай, заваренный Хлебовым с мятой и брусничным листом, собрались казачьи офицеры: подъесаул Егор Тимофеев, сотник Семён Куринов, хорунжий Никита Толкучий. Подошли и урядники Матвей Хрущ с Фёдором Мокровым, назначенные командирами взводов взамен погибших офицеров.

Павловский с улыбкой разглядывал необычный вид бравых донцов. На новеньких английских френчах красовались золотые офицерские погоны, а на узких неотъёмных полупогончиках урядников — алые лычки. Английские же галифе с красными казачьими лампасами были заправлены не в добротные высокие ботинки от «союзников» (казаки наотрез отказались обувать британскую обувь, Павловскому пришлось уговорить эстонцев обменять ботинки на сапоги), а в крепкие яловые сапоги эстонского пошива. Синяя выпушка на рукавах и воротнике френча, синего цвета околыш зелёной английской фуражки и цинковая кокарда с российским «триколором» на ней — всё это, а кроме того, настоящие казачьи шашки и шпоры, как мыслили казаки, должно было выдавать в них представителей Всевеликого Войска Донского. Павловский, кстати, тоже приобрёл себе две пары новых хромовых сапог. Во всём остальном (кроме погон и кокарды) выглядел