– Вы слишком устаете в последнее время, сэр, – сказала она. – Так не годится.

– Ничего, сейчас я немного отдохну и завтра буду как новенький.

Джоан вышла, и мы с Бараком с наслаждением осушили по кружке пива. – Герцог Норфолкский сегодня разоткровенничался, – сообщил я. – Во время обеда в Линкольнс-Инне он дал выход своей ненависти к церковной реформе и ее сторонникам. Мой друг попытался дать ему отпор и в результате заработал на свою голову крупные неприятности.

– Я думал, все законники – сторонники Реформации.

– Далеко не все. К тому же, как все прочие жители Лондона, они стараются держать нос по ветру. Если Кромвель утратит свое могущество, число сторонников Реформации среди адвокатов значительно поубавится.

– У нас осталось так мало времени, – вздохнул Барак. – Вы уверены, что завтра нам так уж необходимо тащиться в монастырь Святого Варфоломея и встречаться там со старым библиотекарем? Спору нет, вам стоит с ним побеседовать. Но вы могли бы заехать к нему в часовню.

– Нет. Я должен собственными глазами увидеть то место, где нашли греческий огонь. Возможно, увидев, где заварилась вся эта каша, я что-нибудь пойму. Так что завтра с утра мы поедем в монастырь, затем встретимся с Гаем, а потом отправимся в Саутуорк, в публичный дом, чтобы поговорить с одной из его обитательниц. Да, мне ведь еще предстоит беседа с семейством Уэнтворт.

– В нашем распоряжении всего десять дней, – покачал головой мой помощник.

– Барак, возможно, у меня наблюдается некоторая склонность к меланхолии, – заметил я. – Но вы, несомненно, впадаете в другую крайность. Излишняя вспыльчивость и нетерпеливость еще никого не доводили до добра. Дай вам только волю, вы сразу начнете пороть горячку.

– Нам необходимо закончить расследование в положенный срок, – угрюмо пробормотал Барак. —

И не забывайте, вчера за нами следил какой-то шельмец. Возможно, нам угрожает опасность.

– Я слишком хорошо это сознаю, – заявил я, поднимаясь с кресла. – А теперь, с вашего позволения, я поднимусь к себе. Надо еще раз хорошенько проглядеть бумаги.

Я поднялся в свою комнату, вспоминая об опасениях, охвативших меня на обратном пути из Линкольнс-Инна. Приходилось признать, что за стенами собственного дома я чувствую себя намного увереннее в обществе Барака, сызмальства знакомого с жизнью лондонских улиц. Впрочем, я надеялся, что его заступничество мне не понадобится.

Утро следующего дня, тридцать первого мая, выдалось еще более жарким, чем все предыдущие. Мы опять встали спозаранку: путь до монастыря Святого Варфоломея предстоял неблизкий, и проделать его по реке было невозможно. Едва поднявшееся солнце окрасило в нежно-розовый цвет легкие перистые облака, теснившиеся на горизонте. Минувшим вечером Барак опять куда-то отправился, и я уснул, не дождавшись его возвращения. За завтраком он пребывал в угрюмом расположении духа; возможно, он мучился от похмелья, возможно, девица, на приятное общество которой он рассчитывал, дала ему от ворот поворот. Я захватил с собой несколько трудов по алхимии, сложив их в старую кожаную сумку, которую подарил отец, провожая меня в Лондон. Мне хотелось показать эти книги Гаю.

Город, в течение всего воскресного дня погруженный в безделье, вновь оживал для кипучей деятельности. Тут и там скрежетали ставни, поднимаемые на окнах бесчисленных лавок. Лавочники с ругательствами прогоняли прочь нищих, толпившихся у порогов. Бездомные уныло брели по улицам, лица их, нещадно припекаемые солнцем, потемнели и потрескались. Одна из нищенок, маленькая девочка, едва не попала под копыта Канцлера.

– Не зевай! – крикнул я ей.

– Сам не зевай, мерзкий горбатый ублюдок! – пронзительно завопила она, сопроводив свои слова исполненным ненависти взглядом.

Взглянув в чумазое лицо маленькой бродяжки, я узнал ту самую сумасшедшую, что вчера устроила скандал возле лавки булочника. Она заковыляла прочь, сильно припадая на одну ногу.

– Бедное создание, – пробормотал я. – Сейчас частенько слышишь, что нищие сами виноваты в своей участи. Спору нет, просить милостыню куда легче, чем работать. Но в чем виноваты малые дети?

– Ни в чем, – с жаром откликнулся Барак. – Удалось вам вчера найти что-нибудь любопытное в этих старых бумагах? – спросил он, немного помолчав.

– В основном в них говорится о войнах, которые вели древние греки. Они были очень изобретательны по части всякого рода военных хитростей. Однажды, для того чтобы ввести противника в заблуждение и заставить поверить, что войско его намного многочисленнее, чем на самом деле, Александр Македонский приказал привязать горящие факелы к хвостам целого стада овец. Ночью персы взглянули на его лагерь, увидали целое море огней и решили, что там собрались несметные полчища солдат.

– Трудно поверить в подобные сказки, – пробормотал Барак. – Овцы – пугливые твари, и с факелами на хвостах они принялись бы метаться как бешеные. К тому же к нашему делу эта история не имеет никакого отношения.

– Пожалуй. Просто она случайно запала мне в голову. Но в той же книге упоминается некая горючая жидкость, которую римляне использовали в войнах с вавилонянами. В библиотеке Линкольнс-Инна хранится несколько трудов, посвященных Древнему Риму. Я попытаюсь найти в них еще какие-нибудь сведения.

– Попытайтесь. Только прошу, не копайтесь в книгах слишком долго.

– Кстати, вы написали лорду Кромвелю о том, что Билкнэп занимается какими-то темными делами на таможне? О том, что я прошу выяснить, в чем эти дела состоят?

– Написал. Вчера ночью я пытался узнать хоть что-нибудь о рябом мерзавце, который нас преследовал. Но безуспешно.

– Больше мы его не видели. Возможно, он решил оставить нас в покое.

– Возможно. Но все-таки нам следует быть начеку.

В начале узкой улицы валялась дохлая собака, ее раздувшийся труп распространял невыносимое зловоние.

«Зачем только люди рвутся в Лондон? – с недоумением спрашивал я себя. – Что ожидает их здесь, кроме крысиной борьбы за существование, в результате которой многие оказываются на самом дне?»

Как видно, людей влечет сюда стремление к лучшей жизни: им кажется, что в большом городе заветные мечты о богатстве и благоденствии быстрее станут реальностью.

Улица Гроба Господня была одной из тех, что выводили прямо на обширные открытые пространства Смитфилда. В то утро там царили тишина и покой, в отличие от ярмарочных дней, когда погонщики гонят в сторону рынка целые стада оглушительно ревущего скота. За каменной стеной виднелась больница Святого Варфоломея, опустевшая и безмолвная; у ворот стоял стражник, присланный из Палаты перераспределения. Когда год назад монастырь был закрыт, всех больных, содержавшихся в больнице, прогнали прочь, предоставив им самим о себе заботиться; все разговоры о новой больнице, которую откроют на средства богатых пожертвователей, пока оставались разговорами.