10. Ярость

— Во всяком случае, — продолжал Бартеломью. — Вернувшись в город из деревни, где, по обыкновению, проводил летние каникулы, мною были замечены определенные изменения. Они касались оружия, и животных. Если конкретнее изъясняться, меня начали интересовать устройства и приспособления для отпугивания собак. Не скажу, что до этого совершенно не испытывал интереса к оружию. Нет, оно меня привлекало, как любого мальчишку. Мы делали луки из ореховых веток, и шпаги из камышей. Даже могли выпилить из какой-нибудь старой доски ружье или подобие автомата. Но, безусловно, лучшие поделки нам подбрасывала природа, ведь не было ничего прекраснее найденной рогатюлины, которая идеально сидит в руке, и напоминает пистолет.

Детские игры в войнушку, или разведчиков остались в прошлом, едва мой возраст перевалил двенадцатилетний рубеж. Наступала пора взросления. Это был тот неопределенный возраст, когда ты замечаешь, что девчонки не все одинаково противные. Среди них есть и миленькие. А есть и такие, от одного взгляда на которых, дыхание перехватывает, а ладошки начинают потеть. Тогда ты начинаешь оценивать себя со стороны. Привлекателен ты, или нет. И если нет, то отчаянно принимаешь меры, чтобы таким стать. Однако ты не знаешь наверняка, что им нравится, и действуешь на свой вкус. Ты смотришь в кино на яркого актера, и ищешь сходство с собой. Повторяю: ты все делаешь на свой вкус. Даже актеров выбираешь тех, которые тебе самому нравятся. Если он щурится, — то начинаешь щуриться также. Если у него большая челюсть, — то выше задираешь нос, и делаешь прикус как у бульдога. Но самое главное — это прическа, и каждая стрижка уродует тебя как Бог черепаху. Потом через неделю-две ты свыкаешься, волосы отрастают. Но когда они почти идеальны, когда ты доволен собой, тебе говорят, что надо постричься. Ты откладываешь сие мероприятие как можно дольше, но бесконечно это продолжаться не может. В лучшем случае тебе дают деньги на парикмахерскую, в худшем — отец или мать тебя стригут дома. Я тебе расскажу, почему в лучшем, а почему в худшем. Нанятые люди хотя бы из вежливости спрашивают: «Как вас стричь, молодой человек?» Близкие родственники, наверняка уверены, с какой прической тебе будет лучше всего. Но дело в том, что твой вкус отличается от вкуса отца, и ты не хочешь ходить с прямой короткой челочкой. Тебе нужен твой, отрощенный длинный чуб, который закрывает пол лица, и лезет в глаза. Ты хочешь видеть себя в зеркале одним, а получается, что выглядишь, так, как хотят родители.

Конечно, ты можешь добавить к образу что-то свое: расстегнуть две верхние пуговицы на рубашке, держать руки в карманах, пока они не порвутся. Или же вовсе не застегивать пиджак. Ты ищешь образ, подходящий тебе. Смотришь на сверстников, перенимаешь. Копируешь, и если не выходит, пытаешься добавить что-то свое. Вот это хуже всего. Когда ты берешь клише, и добавляешь «свое». Ничего хорошего из этого не выходит. Исключение составляют только люди с внутренней насмешкой. Те, кому одинаково идет и лысина, и длинные волосы. Те, кто даже в грязном рванье выглядит лучше, чем ты, одетый в новенький, сшитый специально для тебя костюм. И дело вовсе не во внешности. У них внутри есть что-то такое, благодаря чему они могут смело заявить: «Я ковыряюсь в носу, и ем козявки!» И никто! Никто не посмеет сказать: «Фу! Позор! Как вам не стыдно!» Наоборот, многие признаются, что тоже любят иногда побаловать себя зеленым золотом, добытым в одной из шахт своего носа.

Как ты уже понял, я не принадлежал к этой харизматичной горстке. Глядя на себя в зеркало после очередной стрижки, мне хотелось плакать. В носу щипало от бессилия и неизбежности случившегося. Я мыл голову, ерошил волосы, чтобы они торчали, и выглядели иначе, чем это задумал парикмахер. Тогда, из зеркального отражения на меня глядел несформировавшийся подросток, с прыщавым лбом, и красным от слез, большим носом. Мне хотелось выглядеть иначе, но я имел только то, что у меня было. Это бесило меня, и рождало внутри злобу. Вот тогда семена страха и неприязни, посеянные летом на чужом огороде дали всходы. Копившаяся из-за внутренних противоречий ярость должна была куда-то выйти. Не осознанно, объектом для ненависти я выбрал собак. Всех поголовно. От мала, и до велика. Для меня они все стали одинаково опасны, и не важно, какого размера у них пасть. В своих фантазиях я представлял, как однажды, со страшным лаем, на меня выскакивает непомерных размеров зверюга.

Ты спросишь: «Что было дальше?» Я расскажу. Вначале это были приемы каратэ. Ловко увернувшись от ее клыков, я подпрыгивал, и ударом ноги посылал ее в легкий нокдаун. Опомнившись, она нападала снова. Но я был на чеку, и отражал любую ее атаку. Затем, когда она изрядно побитая, все равно пыталась укусить меня, я добивал ее локтем, или ломая хребет, коленом. Мое мастерство росло, и поединки с воображаемым псом становились все длиннее, и изощреннее. Я мог часами размахивать руками, и ногами в своей комнате.

Некоторое время спустя фантазии претерпели изменения, и пополнились новым персонажем. Это была одноклассница. Довольно симпатичная девчонка, на которую засматривалась мужская половина класса. Природа не поскупилась, создавая ее. Небольшого роста, с приятными, не угловатыми очертаниями, с милым личиком, стрижкой каре, и бездонными, как черная дыра глазами. Однако надолго там она не задержалась, и вскоре покинула страну моих грез. Потому, что все чаще мне приходилось ценой своей жизни спасать ее, и жестокие схватки, разогревающие мою кровь, и дающие выход ярости, превращались в мелодраматические театральные постановки. В которых я, израненный до неузнаваемости, погибал на руках спасенной девушки. Она нежно гладила мои волосы, и дарила прощальный поцелуй. Тогда для меня было все логично: я ее спас, она меня целует. Сейчас я понимаю, что детские мечты несовершенны. Ну, кто захочет целовать едва знакомого парня, пусть даже он и спас тебе жизнь? После схватки он будет весь в собачьей шерсти, в крови, в пыли, в конце концов, и прикасаться к нему вообще не захочется. Никому. Такого тебя захочет обнять только мать. Но это совсем другие объятия. И чувства другие.

С течением времени, боевое искусство в качестве оружия, сменило новое увлечение. Это был нож. Тринадцатое лето я проводил там же, где и обычно, у бабушки в деревне. И надо отметить, тот факт, что у всех сверстников абсолютно были ножи. Разные, но складные. Мы точили их до состояния бритвы, вырезали разные поделки из дерева. Но чаще всего тренировались в метании. В лесу, который начинался метрах в двадцати от нашего дома, рядом с полянкой и лавочками росли два дуба, сросшиеся у земли. Это был наш полигон. Наше метательное стрельбище.

Вначале мы просто пытались бросить нож так, чтобы он воткнулся в твердую, корявую кору, но вскоре стали соревноваться в силе броска. Чей нож глубже войдет в дерево. Победителю приходилось потом попотеть, извлекая клинок оттуда. Редко какой нож доживал до конца лета. Они ломались. Рукоятки разлетались разноцветными брызгами, когда от неудачного броска он ударялся плашмя о ствол. Мы выпрашивали у взрослых деньги и бежали в магазин за новеньким перочинным ножом. К сожалению, этой участи не удалось избежать и мне. Мой верный тесак продержался чуть больше двух месяцев. На мою