выпить бульон самостоятельно. Там плавали два-три пшеничных сухарика и пару волокон мяса.

— Я тебе попозже чаю с сахаром принесу, — пообещала сиделка.

После сиделки в дверь снова постучали.

— Уполномоченный Филиппов! — представился вошедший, и, придвинув стул, подсел поближе к кровати.

Ну просто классика! Кожаный реглан, картуз, синяя повязка и растительность на подбородке. Мы называли ее «бородка предателя нации». Это же просто уродливо — человек сразу становится похож то ли на козла, то ли на черта-дьявола… Этот — молодой еще совсем, три волосины еле-еле пробиваются, а туда же — растит, гордится! Как у эмиссара Новодворского, чтоб его…

— Так, говоришь, ты — поручик Корпуса пограничной стражи? — с места в карьер взял Филиппов.

— Я — беглый ссыльный.

— А как же — офицер бывшим не бывает?..

— Это ты имперцам расскажи, которые меня в Новый Свет определили… — мне даже не нужно было притворяться угрюмым.

— А за что тебя упекли-то?

— За личное мнение! — попытался я гордо выпятить грудь. Лежа на кровати получилось не очень. — Изложил я свое видение политической ситуации в общественном месте, чем вызвал массовые беспорядки в отдельно взятом заведении…

Личное мнение — это лоялистам близко. Это они поддерживают — когда мнение им нравится.

— И какое это видение? — прищурился Филиппов.

— А оно соответствует позиции руководства Корпуса! Только выражено было языком нелитературным и образным!

Филиппов улыбнулся:

— Ну, предположим. А чего бежать-то решился?

И я рассказал ему. Врать было бессмысленно, да и версии красивой придумать я не успел. А вот полуправду, близкую к реальности — это всегда пожалуйста. Конечно, о могилах и коробке с золотом в моем ранце я ни словом не обмолвился. Сказал, что Эдик свихнулся из-за крупного самородка, который я долго искал, но в темноте так и не нашел.

— Не нашел, стало быть… — покивал Филиппов. — А чего в Новый Свет не вернулся?

— А они бы мне поверили? Четыре трупа, никакого золота… Черти что! Они б меня в карцер закрыли, а весной партию поисковую отправили — выяснять. Или били бы долго и с оттяжечкой, чтобы я сказал, куда дел намытое золото…

— А куда ты его дел? — тут же атаковал уполномоченный.

— А это вы у старика спросите! Он у нас старшим был, он за золото и отвечал! Он вообще динамит прятать умудрялся, я же говорил, так что с тайниками всё в порядке у деда было.

— А при случае через пещеры людей провести сможешь?

— Ага. Но сначала — сто пятьдесят верст по снежной пустыне, или летом — по каменистой, как вам будет угодно…

— Ты не понимаешь! Золото на нужды Ассамблеи…

— Да сдалась мне ваша Ассамблея! Хотите — карту нарисую, а вот возвращаться туда мне не улыбается, уж простите…

— Мы вернемся к этому разговору… — пообещал Филиппов.

Он задал еще несколько вопросов, записал что-то химическим карандашом на желтоватых листках бумаги.

— Расположение отряда не покидайте без моего ведома, понятно? — на прощанье сказал он и вышел.

* * *

— Каждый день как послед-ний!

Как последний патрон в обойме!

Каждый день как послед-ний!

Как последний выстрел в упор-р-р!!!

Дыбенко вытворял с семиструнной гитарой Бог знает что, его энергичный голос впивался в самую душу, заставляя слушателей отбивать ритм сапогами и ладонями по столу, и подпевать старшине. Он тряхнул чубатой головой и отложил инструмент, залпом опрокинул стопку водки, занюхал рукавом и оглядел зал. Я явно выделялся среди синемундирной толпы своей «оливой», и взгляд его пронзительно-синих глаз сфокусировался на мне:

— О, братишка! Ты-то мне и нужен!

И двинулся через весь клуб, пожимая руки и похлопывая по плечу, здороваясь и передавая приветы. Он явно был тут героем и всеобщим любимцем, этот Дыбенко.

— Привет, поручик! — хлопнул меня по плечу он. И тут же шикнул на начавших привставать солдат в синих мундирах: — Это наш, правильный поручик! Пограничный! Его имперцы в Новый Свет упекли, а он сбежал. Так что только попробуйте!

И показал кулак. Кулак был что надо. Наверное, как моих полголовы.

— Пойдем, поручик, побеседуем…

Он отвел меня в общежитие. Это сложно было назвать казармой — здесь жили по двое или четверо в комнатах, имелась горячая вода, душевая и канализация — внутри здания. Сказка! В ответ на мое восхищение, Дыбенко довольно осклабился:

— Здесь вам не тут! Лояльность — она вознаграждается!

Он ключом открыл дверь и пустил меня внутрь:

— А сосед где? — удивился я.

— Убили осенью. Мы на Янге с имперцами схлестнулись, настоящий абордаж! Жаркое дело было… Сейчас уж стычек почти нет, говорят даже перемирие собираются подписывать…

— Что-о? — выпучил глаза я.

— То-о! — передразнил меня он. — Но я тебя не за тем позвал. «Оливу» твою я сразу в больницу принес, а вот остальные вещички… Вот они.

Он достал ранец, и бекешу, и револьвер — в общем, всё. Сложив вещи это стопкой, он хлопнул по ней ладонью.

— Но есть один момент, — Дыбенко явно был смущен, и выглядело это комично. — Я кое-что взял, и говорю это сейчас, чтобы не было недопонимания. Взял в той жестяной коробке.

В жестяной коробке было золото.

— У меня из отряда ребята в госпитале лежат, как раз рядом с той палатой, где ты время проводил. Им нужен был панацелин — иначе они бы померли. Я взял у тебя золота и купил у лаймов панацелин, понимаешь? Сел на нарты и сгонял к чертовым лаймам — в факторию. Они меняют один к одному по весу, препарат на золото. Считай, полторы унции я сменял — Кауперсу ведь и тебя лечить нужно было. Такое дело.

Он был удивительный парень, этот Дыбенко. Мог ведь вообще ничего не говорить, или забрать всё золото, или… Да опять же — кинул бы меня там, в снегу, да и дело с концом!

— Всё правильно сделал, — сказал я.

Дыбенко на глазах расслабился.

— А у меня пиво есть! Представляешь — лаймы пиво в консервные банки наливают! Я сменял у них целый ящик — на соболей! Будешь пиво?

Пиво — это конечно хорошо… Но Альянс — на нашем Севере? Фактории посреди территории лоялистов?

— Буду! — сказал я.

Он достал из-под кровати ящик с яркими алюминиевыми банками, вынул парочку, с шипением открыл одну из них и протянул мне. Мы стукнулись банками. Пиво имело интересный хвойный привкус — незнакомый, но приятный.

— А что, до меня кто-то тоже сюда добирался с той стороны гор? — спросил я, поставив пиво на табуретку.

— Был один парниша, молчаливый такой… Лицо еще у него всё время мне кого-то напоминало… — задумался Дыбенко. — А