только пока. Все готовы выхватывать и рубить. Да, понятно, почему им никто не перечит, и я бы не стал в других обстоятельствах, в одиночку-то. Поостерегся бы… Но сейчас я устал и мне было все равно. Или я б их вот-вот сам рубить начал, без всякого предупреждения.

— Тебе чего? — угрюмо спросил Нагасиро из-за своего стола. Ссора между своими мгновенно иссякла, как это и бывает, когда появляется кто-то третий. Не знаю, как остальные, а Нагасиро мою позу узнал, уверен.

— Я хотел бы попросить вас быть несколько сдержанней, — ответил я искренне. — У меня сегодня день не сложился.

— Да ты что, — глумливо удивился один из новоприбывших, шагнул вперед, но Нагасиро его удержал за плечо:

— А ну стой, Дзентиро.

— Ну, стою…

Нагасиро, не меняясь в лице, осмотрел меня с ног до головы, покрутил головой:

— Где хозяйка? Сбежала? Ладно…

Степенно поднялся из-за стола, подобрав лежавший рядом меч в ножнах, обтянутых светлой змеиной кожей, сунул его за пояс, выкинул из рукава золотую монету — ничего себе жест! Та громко звякнула, подпрыгнув в пустой миске. Величественно расправив плечи, Нагасиро повернулся и, не глядя на меня, неспешно пошел к выходу.

— Так, вы. Пошли. Поговорить нам надо, дело есть. Эй, Дзентиро, не отставай! Идем.

Нырнул под занавеси и скрылся в ночи. Двое других безмолвно и послушно последовали за ним, а задержавшийся Дзентиро мгновение сверлил меня взглядом, но тоже ушел, ничего не добавив.

Вот так вот. Ничего себе… А я остался один.

Ненадолго, впрочем. За стенками зашевелился замерший было народ, тут же кто-то на полусогнутых нырнул с улицы внутрь, кто-то загремел на кухне.

Я отпустил ножны, сел свободней. Выдохнул.

Люд без особого шума рассаживался на брошенные было места.

На меня поглядывали. Шептались.

И поэтому я неожиданно почувствовал мучительный стыд.

Вот так вот. Оказывается, полно свидетелей случайной склоки, оказывается, это такое неожиданное развлечение для посторонних, живой театр, и ценителей в достатке у уличной ссоры, ну как обычно…

Вскоре появилась хозяйка, низко поклонилась мне и унесла посуду, оставшуюся после Нагасиро, шустро прибрав его монету из миски.

Вошедший за нею следом человек был высок, худ, аккуратно пострижен и выбрит, одет в серое кимоно, разлинованное тонкими вертикальными полосками. Он не спеша курил длинную и тяжелую на вид трубку, блестевшую медью. Тяжелая — такой и голову пробить можно, если вдарить половчее. Сдержанно пуская табачный дым, он осмотрелся и произнес:

— Ну и что тут?

— Да снова нагрянули эти кабукимоно проклятые, господин Сакуратай, — затараторила хозяйка, поклонившись. — Спасу от них никакого. Чуть не разнесли все снова, спасибо господину самураю — заступился за нас, недостойных.

Человек с трубкой перевел взгляд на меня. Сдержанно поклонился. Я медленно кивнул в ответ. Затем он безмолвно вышел.

Хозяйка принесла мне еще чаю и денег за ужин не взяла.

Я допил чай и пошел спать.

Глава 17. Голодный при деньгах. Басня о том, что не всякая обеспеченность кормит.

Утром у себя в комнате я разложил оставшиеся у меня монеты в ряд на татами и обдумал, надолго ли мне их хватит — денег оставалось немного. Бумажные расписки нашего княжества теперь просто образец бросовой казенной каллиграфии — риса за них теперь не получить нигде. Странно остаться одному и рассчитывать только на то, что нашлось в рукавах. Мне придется как-то растянуть эти оставшиеся монеты на неопределенный срок. Пока я не найду кого-то из наших. Может быть, они знают, как быть…

Вот только найду ли…

Зависеть от денег было странно. До сего дня они не были мне особенно нужны: рис — мера всего. Но в этом городе получить свою чашку риса в день я мог только за деньги. Не осталось никого, кто был бы мне что-то должен за то, что я ему обязан службой.

Я не ударился в панику только потому, что когда-то в молодости уже побывал в таком положении, когда сбежал из отчего дома на войну— и там, к счастью, господин старший садовник взял меня на службу, прежде чем я совсем опустился. Повезло, что его носильщик сандалий умер от кровавого поноса...

В нашей усадьбе в Эдо должно было жить не меньше двухсот человек, судя по количеству ездивших туда людей. Где они все теперь? Пошли по миру? Встречу ли я кого-то из них?

Знают ли уже у нас в замке? Хороший гонец, меняя лошадей, способен достичь замка за четыре дня. Бегун — за восемь.

Что там начнется, подумать страшно…

Еще я не мог поверить, что я теперь ронин. Человек, свободный как волна, никто и ничей. Меня отправили с прежнего места, а в новое я не попал. Как странно. Я не мог принять то, что произошло. Тут точно была какая-то ошибка, нелепица. Что это за повод вообще такой для роспуска? Наследник? Но ведь шли переговоры об усыновлении внучатого племянника, я сам слышал, ждали лишь одобрения сёгуна, так почему нас распустили? Не хватило средств на подарки?

Мне не хотелось думать, что это случилось из-за того, что я не доставил ящик с деньгами вовремя. Это была вообще не моя обязанность. Но я думал об этом. И ощущал вину. Неужели я всех подвел…

Нужно найти хоть кого-то, кто все мне расскажет. Может, все переменится еще. Может, нас простят…

Часть людей, как водится, отпраивлась в изгнание вслед со старым князем — не оставили же его вовсе без слуг? А прочие? Затерялись в огромном городе. Я даже не знаю, с чего начать, где их искать…

Нужно действительно попробовать найти кого-то из наших прежних союзников, не выгонят же они меня с порога, хотя бы скажут что-то.

Я с ненавистью посмотрел на ящик, брызги крови были не видны на узорчатом платке, укрывавшем его. Стоило теперь лить ту кровь… Людям умирать…

Я ушел со спокойным сердцем, просто оставив ящик в комнате. Если его не будет, когда я вернусь, — так тому и быть.

Стоило мне выйти наружу, как я понял, что все вокруг знают, откуда я. Ну да — гербы-то на одежде не спрячешь, а дело свежее и громкое…

На меня посматривали с любопытством, кто-то даже с сочувствием. Неприятно было чувствовать себя поводом для свежих новостей.

Встретил хозяина, выскочившего из кухни поприветствовать меня, спросил его, где искать нужные мне усадьбы,