Глава 18. Бог Одэнматё. Сказание о кормящих руках.

А следующий день дал мне еще одну возможность.

С утра я уже работал в храмовом саду — ночлег следовало отрабатывать. Собрал опавшие листья с могил, выполол сорняки, почти заглушившие уже отцветавшие азалии, начал ровнять дорожки.

Было совсем тепло, солнце припекало.

Я как раз вынес сосну в горшке на галерею храма, оставил ее на полированных досках, чтобы деревце постояло под солнцем.

Осторожное покашливание привлекло мое внимание, когда я сгребал листья в кучу.

— Господин Исава? — спросили за спиной.

Это был один из редких прихожан храма, невысокий дядька, подвижный, в простом, приличном и недешевом кимоно. Лысоватый, чуть старше меня.

— Меня Окасукэ звать, — поклонился он. — Настоятель Экаи сказывал, вы по саду работать умеете?

Я подумал, постояв, опираясь на грабли, каков будет урон остаткам моей воинской чести, задвинул эти мысли подальше и согласился.

— Я торгового рода, не взыщите. — Окасукэ улыбнулся, и мне захотелось улыбнуться в ответ. — Издревле вразнос торгуем всяким и соломенными сандалиями, прям как у вас, ну, только наши поновее будут. Я тут с семьей обитаю неподалеку, нам бы ваша помощь не помешала, однако.

Так я обрел своего первого нанимателя в Эдо.

Окасукэ торговал вразнос и в кредит разным товаром и жил над собственным складом в небольшом доме недалеко от моста Нихонбаси. Он отвел меня во двор своего склада, где стояла здоровенная телега на колесах под высоким шпилем, вся в резьбе на благочестивые темы и лаковой росписи.

— Скоро праздник храма Канда, — объяснил Окасукэ. — Эта наша повозка с алтарем бога-покровителя Одэнматё проедет в праздничной процессии перед глазами сёгуна вместе с повозками остальных городских районов. Ее делают уже почти год.

Окасукэ приблизился к старику с лучковым рубанком, сидевшему прямо на земле в груде стружек, строгавшему брус светлого дерева, и поклонился:

— Господин плотник. Я привел вам помощника.

Плотник, не одарив нас вниманием, осмотрел брусок и не глядя указал мне место рядом с собой.

— Он очень старый, — извиняясь, поклонился Окасукэ. — Простите его.

— Ничего-ничего, — смутился я. Седины древнего старика вызывали подобострастное почтение. С виду ему было лет сто, и он еще работал. Хотел бы я быть так уверен в себе в его годы…

Я присел на корточки рядом со стариком, словно молодой ученик, да так оно и было, рядом с ним я был молод — и это было странно.

— Есть идея украсить нашу повозку живыми сезонными цветами, — объяснил Окасукэ, — так еще никто не делал. Но нужно, чтобы они дожили до конца церемонии.

— Высадить цветущие кусты и разместить их на повозке? — понял я. — Да, это возможно.

— Вы разбираетесь во всем этом лучше меня, — засмеялся Окасукэ, стеснительно кланяясь. — Вот настоятель Экаи и посоветовал вас. Господину плотнику требуется ваша просвещенная помощь.

Старик едва слышно хмыкнул. Не требовалась ему никакая помощь. Впрочем, найти мне применение он был не против. Я такое уже видел, когда-то давно, когда только пришел в наш замковый сад с войны, молодой, горячий и непросвещенный. И тот старик, встретивший меня там, был точно таким же, как этот. И я был благодарен.

За благочестивый труд в снаряжении колесницы бога-покровителя меня кормили один раз в день — чашка риса с одной остромаринованной сливой, почти походная доля, этого должно было хватить, чтобы поддержать меня. Ел я, как и работал, вместе со стариком плотником, который за все время, кажется, не произнес ни одного слова. Довольно быстро мы собрали полки и кадки под будущую цветочную картину, предусмотрели полив и место для запасных кустов. Окасукэ появлялся время от времени. Он был предупредителен и вежлив, деликатен и сдержан, иметь с ним дело оказалось легко.

И кроме того, именно он продал мне новые варадзи в обмен на совет по борьбе с тлей и несколько уроков по собиранию сезонных букетов для его внучки. Он также добавил пару обедов в семейном кругу — ну, это уже его жена настояла, добрая женщина.

Впервые за месяц я наелся досыта. Я не стал отказываться. Не в том я был положении.

Так и повелось.

Вскоре меня пригласили в дом еще одних прихожан, из тех, что жертвовали на строительство повозки, — прибраться в их маленьком саду за скромную плату. Потом подрезать старую яблоню, потом высадить ирисы, то гусениц вывести, то вишню привить, установить майские флаги — цветные флажки с рисунками тушью на военную тему по ткани — перед началом праздника первого дня Лошади, праздника мальчиков. Мне пришлось немало их поставить перед домами гордых родителей, желавших похвастаться своими сыновьями, достигшими семилетнего возраста, а после праздника — убрать их все. Тяжелее всего давалась следовавшая оплата, чем сама работа, — платить воину немыслимо в любых обстоятельствах, и добрые прихожане храма со множеством поклонов подносили мне подарки в обмен на мою, конечно же, безвозмездную помощь — упаковку с благодарственной каллиграфией, внутри которой, кроме того, завернуты несколько медных или бронзовых монет.

Все мы, встречаясь, чувствовали сильное напряжение и неудобство: я — работая у нижестоящих, они — нанимая самурая разобраться с садом, что, уверен, как минимум части из них не слишком было и нужно. Но, видимо, настоятель Экаи повлиял.

Голод отступил. Денег никогда не было больше, чем на следующий день, но на тот день находилась для меня небольшая работа и малый приработок, позволявший мне тянуть дальше.

Утром я работал при храме, во второй половине дня — в городе. С настоятелем Экаи я почти не сталкивался. Наших я уже не искал. Смирился.

Я чудом удерживался на краю — заботой посторонних людей. Им всем я был крайне обязан. Поэтому нужно было жить дальше.

Ящик с деньгами спокойно стоял в моей маленькой комнатке с задней стороны храма, выходившей на кладбище. Зато оттуда открывался замечательный вид на весь Ёдэномадзё — крыши, крыши до самой реки, а вон там — темная громада замка, а еще дальше — горы, Фудзи в мерцающей дымке и белые птицы, низко летящие от моря.

Дух мой успокаивался, когда я созерцал все это темнеющими одинокими вечерами.

Сосна прижилась в горшке и жила себе не спеша, как свойственно деревьям. Мне некуда было ее высадить, и обитать в глиняном горшке ей предстояло еще долго. Я унес