Но учеников неопрятность наставника умиляла, они видели в ней доказательство его равнодушия к материальным благам, произрастающего из глубокого понимания более важных и значимых вещей. Кроме того, эта манера в точности соответствовала оксфордским стереотипам того времени — холостой ученый, не знающий женского общества за исключением собственной престарелой матери. Льюиса вполне устраивала такая характеристика, избавлявшая от нежелательного внимания к весьма необычному составу его семьи.

Один талант Льюиса следует упомянуть особо, поскольку он имеет непосредственное отношение к его писательскому дару: фантастическую память. Льюис овладел ценившимся в эпоху ренессанса искусством мнемотехники — ars memorativa — и это, несомненно, способствовало успеху его оксфордских лекций: он легко цитировал, не сверяясь с записями. Кеннет Тинан (1927–1980), представитель «рассерженных молодых людей[372]» образца 1960-х, учившийся у Льюиса в конце 1940-х годов, рассказывал о том, как Льюис предложил ему игру: Тинан наугад брал из библиотеки Льюиса книгу и читал какую-нибудь строку, а Льюис называл произведение, из которого взята эта цитата, и ее контекст[373].

Главным образом запоминать тексты Льюису помогало понимание их внутренней логики. Его дневники свидетельствуют о привычке прочитывать поразительное количество книг; на книгах из личной библиотеки Льюиса имеются пометки, указывающие, когда книга была прочитана впервые и когда была перечитана. Он так хорошо умел разъяснять другим людям сложные идеи, потому что сначала разъяснял их самому себе: «Я профессиональный преподаватель, и меня, в числе прочего, учили ремеслу объяснять»[374]. Ради этой цели приходилось отказываться от других источников знания, в том числе от газет. В результате даже близких друзей порой смущала неосведомленность Льюиса в текущих событиях.

Уильям Эмпсон (1906–1984), известный литературный критик, с порога отвергавший мнение Льюиса о Мильтоне, тем не менее считал его «самым начитанным человеком в поколении, который читал все и запоминал все прочитанное»[375]. И это было ощутимо. Слушатели его лекций восхищались тем, как Льюис прекрасно владел ключевыми текстами английской литературы — в особенности это был «Потерянный рай» Мильтона — и тем, как он умел постичь и передать их внутреннюю структуру. Университетским лекторам редко удается одновременно просвещать и вдохновлять, но именно таким сочетанием довольно быстро прославился лекционный стиль Льюиса.

При таком таланте запоминать неудивительно, что Льюис предпочитал читать лекции не по бумаге. Первые лекции в Оксфорде он прочел в октябре 1924 года. И уже тогда он решил не готовить полный письменный текст лекции. Когда аудитории зачитывают вслух готовый текст, пояснил он отцу, многие слушатели засыпают. Он предпочитал разговаривать со слушателями, а не исполнять перед ними заранее написанную лекцию[376]. Ему хотелось не просто выложить определенную информацию, но пробудить внимание. На исходе 1930-х годов Льюис славился как один из лучших в Оксфорде лекторов и собирал такие толпы слушателей, о каких иные лекторы могли только мечтать. Его сильный, звучный и внятный голос (один слушатель сравнил этот голос с «портвейном и сливовым пудингом») идеально подходил для больших залов. При этом пользовался он лишь краткими выписками, обычно состоявшими из цитат и основных тезисов. Большую часть аудитории просто завораживал обрушившийся на нее водопад красноречия — и тем лучше, потому что Льюис не оставлял времени для вопросов по окончании лекции. Это было ораторское выступление, театральное представление, цельное и самодостаточное. Словно художник Возрождения, Льюис открывал окна, за которыми простирался бесконечный вид[377], и таким образом оттачивал зрение своих учеников.

Оксфордский университет не мог не признать таланты своего многолетнего сотрудника. Хотя он так и оставался всего лишь тьютором Магдален-колледжа, университет осыпал его другими званиями, соответствующими его заслугам. С 1935 года в официальных публикациях университета он обозначается как «лектор по английской литературе»[378], с 1936 года становится «университетским лектором по английской литературе»[379]. Оставаясь членом Магдален-колледжа, Льюис завоевывал все более широкое признание в университете в целом. Публикация «Аллегории любви» в 1936 году еще более укрепила его репутацию в науке.

Самыми знаменитыми курсами Льюиса в Оксфорде были два цикла по шестнадцать лекций под названием «Введение в средневековые исследования» и «Введение в исследование Возрождения». Эти лекции охватывали широкий спектр первоисточников и подавали их в манере одновременно доступной и увлекательной. Содержание этих курсов, регулярно пополняемое на протяжении многих лет, со временем войдет в «Отброшенный образ» (1964). Льюис открыто признавал, что старинный образ мыслей доставляет ему глубочайшее удовольствие: «Я не особенно скрывал, что старая Модель приводит меня в восторг так же, как, мне думается, она приводила в восторг наших предков»[380].

Но было бы несправедливо на этом основании объявить Льюиса консерватором и противником прогресса. Основная его мысль, как мы убедимся, заключалась в том, что изучение прошлого помогает нам понять: идеи и ценности нашего времени столь же условны и преходящи, как и былые идеи и ценности. Разумное и вдумчивое общение с мыслями ушедшего века в конечном счете избавляет от всяких покушений на «хронологический снобизм». Читая эти давние тексты, мы видим, как то, что мы теперь именуем «прошлым», было когда-то «настоящим» и горделиво (и при этом ошибочно) полагало, будто ему удалось отыскать верные логические ответы или моральные ценности, ускользавшие от всех предшественников. Позднее Льюис сформулирует это так: «Все, что не вечно, по сути своей устарело еще до рождения»[381]. Поиск philosophia perennis, «вечной философии», то есть более глубокого понимания реальности, лежащей в основе всего, — несомненно, стал одним из ключевых факторов, побудивших Льюиса заново открыть для себя христианство.