которые держат свои владения между Данией и Священной Римской Империей?

— Именно.

— Но там же близкородственный брак. Кто невеста Карлу приходится?

— Двоюродной.

— Кошмар… — покачал головой Алексей. — У него же родная сестра есть. Отчего он ее в жены не сватает? В чем разница? Это же инцест, который ведет к вырождению.

— Что-что?

— Инцест. Нечистое кровосмешение. Ибо сказано — кто с родичами сходится на ложе, тот Бога гневит. — патетично произнес Алексей.

— А где сказано?

— Не помню. У меня в голове уже столько всего перемешалось от чтения, что слова помню, а откуда они — нет. То ли в Левите, то ли во Второзаконии. Не помню. Где-то в книгах Ветхого завета. В писании прямое осуждение взятие в жен родственниц, наравне с сожительством внебрачным, содомией и соитием с животными. Это все каралось в библейские времена смертной казнью.

— Их церковь в том греха не видит. Не родные брат с сестрой — и ладно.

— Дурная у них церковь. Не православная. — фыркнул Алексей. — О грехах тех даже у Ярослава Мудрого сказано. В незапамятные времена. И даже наказания установлены суровые. Сие не шалости.

— Сам Карл не желает связываться с девицей Гольштейн-Готторпов. Возможно по этой причине. Сказывают, что он очень верующий. А союз его с датской девой тормозится их этим собранием…

— Риксдагом?

— Да. Им.

— А не они ли ему этот союз предложили?

— Они. И что же? Мыслю я предложение то было токмо для того, чтобы склонить его к гольштинской деве.

— У них же войны нет.

— А толку? Дания и Швеция как две старые склочного нрава собаки — грызутся постоянно из-за всего подряд. Сейчас нет войны? Так завтра будет. И жена датчанка шведскому королю будет совсем не к месту.

— Вот! — воскликнул Алексей. — Поэтому если ему предложат какую из дочерей Иоанна Алексеевича да при правящей Софье, да так, чтобы Карл стал наследником ее, то он может и согласится.

— Думаешь, что Милославские совсем дурные? Иноземца на престол звать? Это же уму не постижимо!

— Ой… ну что ты мне рассказываешь? Али забыл, что в Смуту бояре позвали на престол короля Польши и Великого князя Литвы? Как раз из шведского дома Ваза.

— Его на царство не венчали!

— Так, — кивнул Алексей. — Но он был объявлен царем Руси. И таковым считался более года. Срок не малый. Сам понимаешь. Так что, почитай, между Рюриковичами и Романовыми было два правящих дома. Годуновы и Ваза. Или три, если считать Шуйских. То, что швед не доехал до Москвы и не венчался на царство — условность. Ибо бояре пригласили его на царство чин по чину, и он согласился.

— Ты говоришь опасные слова.

— Земский собор после низверг его с престола. Но… это ведь уже было? Было. Почему бояре вновь так поступить не могут?

— Потому что. — отрезал князь-кесарь, которому разговор этот нравился все меньше и меньше.

— Блажен кто верует, — пожал плечами царевич. — Не знаю, как ты, а я переживаю. У Милославских есть поводы устраивать переворот. И вот эти стрельцы, пришедшие с челобитной к главе Стрелецкому приказа здесь не спроста. Надо бы проверить как обстоят дела в иных полках. Может их там тоже голодом морят или еще как измываются. Четыре полка — это внушительно, но их супротив московских солдатских полков мало. А ежели все стрельцы придут? Совладают? А если полковников солдатских подкупят? Как нам в такой ситуации быть?

— Ты так говоришь, будто Государь наш мертв.

— Дай ему Бог здоровья! — произнес Алексей и демонстративно перекрестился. — Но вдруг эти гады что удумали? Я слышал в шведских землях, когда он по ним ехал, его дразнили умышленно. Думаешь, просто так?

— А думаешь по злому умыслу?

— Я не знаю. Может быть и так, и этак. Он вдали от своей державы. А потому уязвим. Его окружают верные люди. Да. Но что, если кто-то из них не так уж и верен ему? И потравой или еще каким изведением занимается? Или займется, улучшив момент?

— Это не ты, а я должен такими мыслями голову себе забивать, — мрачно усмехнулся Федор Юрьевич.

— Одна голова хорошо, а две лучше. Хоть и мутация.

— Что такое мутация?

— Это когда что-то меняет неправильно. Три руки там вырастает или пять ног. Ежели на виду. Вот я и слышал такую присказку, что одна голова хорошо, а две мутация. Сие говорилось к тому, что в любом деле за все должен отвечать один человек. Одна голова. Потому я просто высказываю тебе свои опасения. Что делать дальше — не мне решать. В конце концов я еще маленький.

— Маленький он… — буркнул князь-кесарь, прекрасно поняв, что этот царственный шпендик только что прозрачно намекнул на личную ответственность за бунт. Что он де князь-кесарь головой будет отвечать, ежели что случится.

Мерзко.

Неприятно.

Но в целом верно.

Только обычно ему о том вот так — в глаза — не говорят. Опасаются. А тут — напомнили. Посему Ромодановский остался крайне мрачным, когда его покинул Алексей. Ему было над чем подумать. Даже если опасения царевича верны, Федору Юрьевичу было совсем не просто такие сложные конфликты разрешать. Ведь его власть базировалась не на лично преданных воинах, а на договоренностях и связях.

Даже если все так.

Даже если Милославские и задумали учинить такой переворот… их арестовывать всех он не мог. Ибо иные бояре не поймут. Только лично заговорщиков. Да и то — лишь имея веские доказательства.

К тому же Ромодановский заметил, что Алексей специально вывел себя за скобки рассуждений. То есть, опустил те варианты, в которых что-то будет решаться насчет престола с его участием. А именно такое развитие событий выглядело в глазах князя-кесаря самым вероятным.

Да, он не собирался изменять Петру. И он постарается сделать все, что от него зависит для спасения ситуации. Но замена Петра на Алексея казалась ему вполне рациональным делом. Более того царевич, в отличие от отца, был ему ближе по духу и понятнее, что ли. Так что, даже если все пойдет не так, он вряд ли потеряет свое положение, а то и укрепит…

Тем временем в патриарших палатах шел не менее интересный разговор.

— Ты ведь понимаешь, что все уже решено?

— Еще ничего не решено.

— Ты мне не веришь?

— Я верю в Бога. Во всем остальном допускаю сомнения. А сказано — вся власть от Бога. И покамест власть — Петр.

— Пока.

— Мы все не вечны и когда-то нас кто-то сменит. Но только Всевышний знает, когда, кого и где. А нам лишь, смиренным