оставшимся на предприятиях рабочим не приходилось вкалывать две смены. Требовал снижения налогов, которые, в большей степени шли на нужды флота. Требовал, чтобы завод Пехорро сосредоточился на снабжении других предприятий станками, а не оружии и двигателях для военных кораблей. А чиновники наконец начали ставить потребности горожан выше потребностей флота.

И его слова находили отклик у народа. А ещё у богатых предпринимателей. В особенности тех, кому война лишь мешала.

Элиза не была столь наивна, чтобы верить в такие разительные изменения Эллиота после ранения. Как и предполагать, что войну, длившуюся почти сто лет, можно закончить по щелчку пальцев. Но признавала, что Эллиот Виндр принёс городу куда больше пользы будучи безработным калекой, чем будучи полковником. Однако всем его союзникам стоило бы держать в голове как минимум одну странность — семья Виндр по-прежнему владела крупной долей в проекте по перестройке города и продаже участков на спине Иль’Пхора и его детёнышей. Проекте, начатом мэром Олси.

Однако Элизу мало волновала политика. К тому же, после отставки Эллиота, Персиваль полностью оборвал все связи с его семьёй. Так что она ни разу с тех пор не встречалась ни с супружеской четой Виндров, ни с Оливией.

До этого момента.

Оливия подняла бровь, и Элиза поняла, что молчит уже слишком долго. Тихонько прочистила горло в кулак, что оказалось сложнее, чем ожидалось — назойливый кашель, утихший в кабинке, подступал снова и грозил превратиться в очередной приступ. Однако Элиза совладала с ним — научилась этому в последние дни. Или убедила себя, что научилась.

Она приветливо улыбнулась собеседнице и учтиво поклонилась.

— Спасибо за заботу, миледи. От искренней исповеди мне действительно стало намного легче.

Элиза накинула на голову шёлковую косынку и двинулась к выходу, недвусмысленно намекая, что разговор окончен. Однако Оливия предпочла этого не заметить.

— Мне кажется, вы врёте, миссис Болло, — в голосе промелькнула озорная искра. — К тому же, прямо в церкви — под пристальным взглядом самого Иль’Пхора.

Кто-то со стороны общего алтаря закашлялся, на секунду привлекая внимание Элизы. Неужели, Бог и впрямь хочет над ней поиздеваться?

— Весь город на его спине, — Элиза обернулась к Оливии чуть резче, чем собиралась. — Почему вы думаете, что здесь он внимательнее?

Оливия засмеялась. Искренне, жизнерадостно, заразительно. Обезоруживающе. Заставив тем самым Элизу покраснеть.

— Думаю, вы правы, — она продолжала улыбаться. — Иль’Пхор последние годы туговат на слух. Так что, если человек и впрямь желает донести до него свои чувства — ему стоит кричать по громче.

— Или наоборот шептать, — Элиза почувствовала, как краснеет.

Летиция, подыгрывая, понимающе закивала.

— О, вы думаете, Иль’Пхор путается в этой какофонии страдальческих молитв? А уши его настроены лишь на доброжелательный благоговейный шёпот? Да, это интересно. Хорошо. Раз уж вы столько знаете о богах, ответьте мне на один вопрос. Как именно они помогают людям?

От алтаря вновь раздался кашель, но Элиза его почти не заметила. Даже тот, что последние дни постоянно царапал ей горло, куда-то делся. Она была по-настоящему удивлена вопросом. Вот уж чего она совершенно не ожидала услышать.

— Простите? — Элиза захлопала ресницами. Оливия же продолжила, как ни в чём не бывало:

— Ну... К примеру, вы просите новую сковороду — что бы рыба не пригорала. Боги же не могут сотворить её прямо у вас на кухне, верно? Придётся действовать хитрее: создать её из воздуха на полке магазина через улицу, или ещё где.

— Бог может сотворить мешочек с золотом на пороге моего дома, — растеряно пожала плечами Элиза. Стоило признать, такой оборот разговора начал забавлять её.

— Конечно-конечно, — закивала Оливия. — Мешочек с золотом. Магический мешочек — может быть, даже сундучок, или и вовсе шкатулка. Обязательно с гербом Иль’Пхора. Звучит очень божественно. А что если... А что, если он создаст человека, который принесёт вам эту сковороду?

— М... — Элиза поджала губы и потёрла подбородок, демонстрируя наигранную задумчивость. — Он продаст её мне или подарит?

— Хм... А в каком из этих случаев вы сильнее почувствуете влияние всемогущего Иль’Пхора? О! Ещё один вопрос. Если это случится прямо после молитвы, будет ли это более магическим, чем, если, к примеру, человек со сковородой придёт к вам следующим утром или через неделю? Вам же всё ещё будет нужна сковорода.

— Нет, через неделю это уже точно будет совпадением.

— Ох уж этот магический срок годности... — нарочито серьёзно насупила брови Оливия.

И тогда Элиза не смогла больше сохранять серьёзное выражение лица и наконец глупо захихикала. Открыто, по-детски. Чувствуя себя полной идиоткой и в то же время так хорошо и свободно.

— Миссис Болло, не желаете ли позавтракать со мной?

— Прямо в храме? — продолжала она улыбаться. — Несколько пастырей и так не переставая таращатся на нас. Они ведь сгорят на месте, если мы ещё и достанем рисовые лепёшки. Здание, конечно, каменное, но тут повсюду деревянные створки. Да ещё эти картины на стенах наверняка отлично горят. Может быть, Иль’Пхор и простит нам смех возле исповедальни, но сгоревший храм — сомневаюсь.

— Не беспокойтесь, — озорно подмигнула Оливия. — Мы можем безобразничать и за пределами храма.

Элиза открыла рот, чтобы вежливо отказать, но поняла, что все причины резко перестали казаться такими уж важными. И вдруг осознала, что хочет принять это предложение. Хочет больше всего на свете. Впервые за последние недели она чувствовала себя так хорошо. Будто бы она не ждала скорого возвращения мужа. Будто не знала, что через несколько недель начнётся война. Будто...

За её спиной снова раздался чей-то кашель. Громкий, сухой, протяжный. Слишком похожий на её собственный. Она даже развернулась, чтобы, если не выругаться в направлении этого человека, так хотя бы одарить его презрительным взглядом за то, что он портит этот замечательный момент, коих за последние дни почти не было.

Развернулась и увидела грузного мужчину в дорогом костюме с выпученными от ужаса глазами. Увидела, как он хватает ртом воздух. Как пытается выдохнуть, но вновь захлёбывается кашлем. Как безуспешно пытается снова вдохнуть, хрипя и давясь. Как роняет какой-то бокал, хватается двумя руками за шею. Принимается тереть своё горло толстыми, короткими пальцами, оставляя едва заметные красные разводы.

Его губы что-то беззвучно шепчут. Затем — и от этого её сердце сковывает ледяной ужас, — даже его хрип обрывается, превращаясь в тягучую, тошнотворную тишину.

Ещё мгновение он стоит на ногах.