Дэн смотрел на нее сквозь голубоватый дымок.

– То же самое можно сказать о нас с тобой.

– Нет.

Стелла поднялась, обошла стол. Передвинув пустую пинтовую кружку, устроилась рядом с Дэном на шершавой деревянной скамье. Подалась к нему вся, взяла его лицо в ладони.

– Для нас, Дэн, остается надежда. Чарлз обманом женился на мне. Он не сможет удержать меня – теперь, когда я все знаю. Ты, главное, выживи, милый.

Как просто она это произнесла. Зелень светится на солнце, жимолость благоухает, с реки тянет запахом тины, от земли веет легкой сыростью, лицо Стеллы в нескольких дюймах от его лица. Она ведь такую малость просит. Выживи, милый. Такую малость, что впору поверить – это возможно.

Но в три часа ночи демоны возобновили атаку, Дэн проснулся. Вдоль спины скользили ледяные пальцы, на ухо нашептывали неумолимые статистические данные: два летчика из трех погибают, не выполнив положенных вылетов; уже после семнадцати миссий потери составляют семьдесят два процента. По углам стали возникать лица товарищей, которые давно уже по объективным причинам не появлялись в офицерском клубе. Скоро вокруг кровати теснилась целая толпа. Вот наводчик – на пути к Фрюже ему полголовы снесло, на глазах Дэна его тащили из кабины. Вот экипаж «Милой Джорджии Браун»[21] – этих ребят Дэн в последний раз видел сквозь лобовое стекло за миг до того, как объятая пламенем махина неистовой спиралью устремилась вниз.

Дэн лежал, обливаясь холодным потом, тщась унять сердцебиение. Икроножные мышцы свело. Он повернул голову, вдохнул, как кислород, запах волос Стеллы, прислушался к ее тихому дыханию, попытался дышать с ней в унисон. Хотелось обнять ее, прижать к груди. Стелла бы прильнула к нему, обвилась вокруг него плющом, позволила бы забыться… Однако Дэн лишь сел на постели – осторожно, чтобы не потревожить Стеллу – и выскользнул из-под одеяла.

Сразу после восхитительного оргазма он отключился, но, раз, проснувшись, знал – больше сегодня уже не уснет. Будить Стеллу казалось эгоистичным. Дэн на ощупь нашел сигареты, приблизился к окну. На пару дюймов приподнял темную штору и по сизому, голубиному оттенку неба понял, что до рассвета остается от силы час. Город еще и не думал просыпаться. Дэн закурил; привычно отметил, что руки дрожат.

Это несправедливо, сказала Стелла. Война – чудовищная несправедливость. Чудовищно сгонять людей, словно скот, в гетто по национальному и религиозному признаку. Чудовищен осколок, минующий плечо одного парня, чтобы вонзиться в лоб другому. Со стороны Дэна чудовищно было заманить Стеллу в Кембридж, заниматься с ней сексом, убаюкивать разговорами о будущем, над которым он, черт возьми, не властен.

Летная база бурлит слухами: там-то и там-то произошла важная встреча, разработана новая стратегия. Пачками прибывают необстрелянные новички, занимают пустые койки тех, кому не повезло. Есть информация насчет СБН[22], предполагается, что американские и британские летчики объединят усилия, станут денно и нощно бомбить Германию, уничтожат ее транспортный, энергетический и топливный комплексы. Эх, гладко было на бумаге! Нацисты тоже не дремлют, они к обороне готовы. Понятно, почему новичков вербуют в таких количествах и обучают такими темпами. Потому что они скоро понадобятся. Потому что военное руководство прекрасно представляет себе объемы будущих потерь.

Стелла вздохнула во сне, шевельнулась. Близился восход солнца, свет был тускло-жемчужный, холодный, ее лицо проступало из темноты, как на снимке в процессе проявки. У Дэна сжалось сердце. Конечно, он часто просыпался среди ночи и оставшиеся часы думал о Стелле. Уже несколько месяцев Стелла, сама о том не ведая, спасала Дэна от помешательства, ее образ вытеснял картины горящих самолетов и разорванных снарядами тел. Когда демоны начинали неистовствовать, Дэн проговаривал про себя письма Стеллы – и будто слышал ее голос и видел ее улыбку. Стелла гнала от него страх смерти.

Теперь Дэн боялся умереть больше, чем когда бы то ни было. И тоже из-за Стеллы.

Вот она лежит на смятой гостиничной постели, обнаженная, едва прикрытая простыней, волосы разметались по подушке. Глядя на нее, Дэн остро, горько сожалел, что нашел-таки злополучные часики.

– Не могу представить, что на нашей кровати будут спать другие. Что кто-то другой будет заниматься здесь любовью, в то время как нас разлучит война.

Простыни были расправлены, подушки взбиты, голубое атласное покрывало поднято с пола и аккуратно расстелено. Комната вновь выглядела прилично. И безлико. В течение трех дней она была для Дэна и Стеллы целым миром, в этих декорациях разворачивалась их драма.

Дэн приберег гостинцы – хотел подсластить прощание. Теперь он достал из вещмешка две пары нейлоновых чулок, две шоколадки и две банки консервированных ананасов.

– Это для тебя и для Нэнси. Надо же вознаградить ее за помощь.

Стелла едва сдержалась, чтобы не разрыдаться. Нет у нее права портить последние минуты. Она вымучила улыбку.

– Боюсь, как бы после таких подарков Нэнси не зачастила к своей мамочке. А мы, Дэн? Мы ведь скоро увидимся, правда?

– Надеюсь.

Стелла только кивнула, угадав за этим словом бездну неопределенности.

– Я хочу, чтобы ты знал: если судьбой нам были отпущены только эти три дня, если больше у нас ничего не будет – я все равно счастлива. Мне хватит счастья на всю оставшуюся жизнь.

Он поцеловал ее крепко, отчаянно, будто стараясь навсегда оставить отпечаток губ на ее губах. Когда они наконец разорвали объятие, щеки Стеллы были мокры от слез.

– У нас будет еще много-много дней и ночей, – проговорил Дэн, осторожно вытирая ее слезинки. – И переписку никто не отменял. Пиши мне. Что бы ни случилось, каковы бы ни были обстоятельства – пиши мне, ладно?