– А я, как видишь, взял да и приехал раньше.

– У тебя все… в порядке?

– В полнейшем. – Фирменная улыбка – мягкая, безмятежная – не изменила Чарлзу, словно он заранее надел маску. – Тебя не было, когда я вернулся.

– Да. Мы с Нэнси выходили проветриться. Пили чай на Пиккадилли, потом смотрели фильм с Гэри Купером и Ингрид Бергман. Не очень интересный.

Стелла лепетала, частила, сбивалась – будто одним своим выходом из дома уже совершила непростительный поступок. Объясняясь с мужем, она заметила у него на столе, среди разбросанных бумаг, стакан с янтарно-золотистым содержимым. Не знай Стелла наверняка, что Чарлз не пьет, она определила бы напиток как виски или бренди.

– Кстати, я заварила чай. Принести тебе чашечку?

Она ретировалась на кухню, трясущимися руками достала вторую чашку. Что-то произошло, притом что-то ужасное. Может, Чарлз каким-то образом узнал про Дэна? Мысли заметались, как луч прожектора: не оставила ли она письмо на видном месте? Нет, исключено, последнее письмо пришло четыре дня назад и надежно спрятано в стопке ночных сорочек в глубине комода. В этом ящике хранится белье Стеллы, Чарлзу его касаться – все равно что в грязь голыми руками лезть. Он этот ящик ни за что не станет обыскивать. Значит, дело не в Дэне. Значит, Чарлз пьет по другой причине. И эта причина – Питер.

Стелла понесла чай в кабинет мужа. Чарлз по-прежнему сидел за столом, только теперь его стакан был пуст. Не забрать ли его, думала Стелла, ставя на стол чашку с блюдцем. Лучше не надо – в глазах Чарлза это будет выглядеть как упрек.

– Может быть, хочешь перекусить? Я ничего особо не готовила, но если ты проголодался с дороги… Все-таки Девон – не ближний свет…

– Спасибо.

Прозвучало как «выйди». Стелла вернулась в кухню, стала прибираться. Накрывать в гостиной ради порции омлета из яичного порошка казалось нелепостью.

Полил дождь.

Омлет прожарился (впрочем, с яичным порошком никогда не поймешь, готова еда или не готова – ни по виду, ни по вкусу), и Стелла вышла в коридор, крикнула мужа. Намазала тост маргарином, плюхнула сверху порцию омлета как раз в ту секунду, когда в дверном проеме возник Чарлз.

Несмотря ни на что, сердце сжалось от сострадания к нему. Веки Чарлза набрякли, бесцветные волосы он, видимо, взъерошил – и забыл или не потрудился причесать. Круглый пасторский воротничок перекосился, будто Чарлз хотел ослабить его тиски.

– Садись за стол, – сказала Стелла, ставя перед ним тарелку. – Я сейчас, только воды принесу. Или, может, ты хочешь выпить чего-нибудь другого? Покрепче?

– Разумеется, нет.

Он взял вилку и сразу стал есть. Не прочел, по обыкновению, молитвы, никак не прокомментировал качество еды. Стелла исподтишка наблюдала за мужем. Ей хотелось узнать, что же случилось, однако подходящие для вопроса слова не шли в голову. Тишина становилась все напряженнее, нарушало ее только звяканье приборов о тарелки да стук дождевых капель. Наконец Стелла решилась:

– Как дела у Питера?

– Отлично. Лучше всех.

– Он уже знает, пошлют ли его снова за море?

Чарлз отложил нож с вилкой.

– О нет, за море его не пошлют. Во всяком случае, пока. Питер отправляется в учебный лагерь. Куда-то в Уэльс, название непроизносимое.

– В учебный лагерь? А чему там учат?

– Военно-строевой службе, чему же еще? – раздельно произнес Чарлз. – Питер больше не чувствует себя способным нести солдатам слово Божие, в каковое он утратил веру, и потому отказался от должности полкового священника и намерен вступить в действующую армию.

Чарлз был пьян; слова лились рекой, одно тянуло за собой следующее.

– Загорелся идеей сражаться бок о бок с цветом британской нации. Жаждет разить врага и сложить голову во имя свободы и справедливости.

Стелла совсем растерялась. Чтобы капризный, брезгливый Питер Андервуд ввязался в такое негигиеничное дело, как война? В голове не укладывается. Зато, в свете объяснений Дэна, вполне понятно его желание максимально приблизиться к цвету британской нации.

– Как жаль, – тихо молвила Стелла. – Я понимаю, насколько тяжело…

Чарлз резко вскочил. Слишком резко, учитывая его состояние. Пошатнулся, свалил стул.

– Нет, не понимаешь! – почти выплюнул Чарлз. – Где тебе понять? Ты что, была там? Ты видела, что там творится? Люди дохнут, как собаки. Каждый день. Их разрывает на части. Им стреляют в головы, шеи, животы. В сердце. Они гниют от малярии и тифа. Они попадают под бомбежки, горят в танках, грузовиках, самолетах. На этой чертовой войне хватает способов умереть…

Скверное слово из его уст шокировало Стеллу. Лицо Чарлза исказилось от боли и ярости, в углах рта белели сгустки слюны. Что за контраст с известным Стелле сдержанным, ироничным интеллектуалом! Известным? Как бы не так. Чарлз таил от Стеллы свою суть. И не только от Стеллы – ото всех. Кроме Питера Андервуда.

Стелла поднялась с единственной целью – подойти к мужу, попытаться утешить его. Но он вдруг развернулся, закрыл лицо руками, бросился вон из кухни, чудом не ударившись о дверь. Спустя мгновение послышался хлопок другой двери – не кабинетной, а той, что вела в гостиную. В наступившей тишине Стелла перевела дух и принялась убирать остатки ужина.

Первой эмоциональной реакцией на вспышку мужа был страх, однако за своим однообразным занятием – мытьем посуды – она с удивлением обнаружила, что чувствует себя теперь почти свободной. Прежний жесткий формат их отношений (казалось, заданный раз и навсегда), в котором Стелле отводилась роль беспомощного и неумного ребенка, а Чарлзу – мудрого и всесильного опекуна, этот формат разрушился. Пусть не до конца, но Стелла уже видела возможность изменений.

Не торопясь, думая о своем, она закончила уборку, сварила кофе, поставила на поднос кофейник и чашки и с намерением успокоить мужа пошла в гостиную.

– Прости. Мое поведение не лезет ни в какие рамки.

Чарлз стоял возле радиолы и в сумерках, усугубленных дождем, выглядел бесконечно несчастным. Вокруг, на полу, чернели пластинки, вынутые из бумажных конвертов – точно монеты возле опрокинутой шапки уличного музыканта. Стакан с виски находился в опасной близости от включенного проигрывателя. Стелла поместила поднос на столик возле дивана, выпрямилась, взглянула Чарлзу в глаза.

– Это Бах, – тихо сказала она, узнав музыку.

Чарлз явно удивился. Поднял стакан, кивнул жене – дескать, твое здоровье.

– Молодец. Это действительно Бах. Вот не знал, что ты разбираешься в музыке.

– Раньше я и правда не разбиралась, а теперь кое-что знаю. И не только о музыке – о многих других вещах.

Он залпом осушил стакан и рассмеялся.

– Что делается! Война превратила мою женушку в светскую даму, образованную и искушенную. Ну-ка, расскажи своему неотесанному мужу, что тебе еще известно о мире.