массивные декорации крепостных стен, Ганнон легко проскользнул за сцену. Навстречу ему в нелепо тяжелых бутафорских доспехах с трудом пробирался актер, изображавший Миртока. Пройдя через несколько «комнат», разделенных полотнищами, Ганнон наконец остался один. Сквозь тканевые стены просвечивали огни, виднелись силуэты. Похоже, в этой комнате хранили реквизит, что не был нужен прямо сейчас. Он медленно прошел мимо сундуков и сваленных в кучу мешков. Приоткрыв крышку одного из сундуков, он увидел кривляющуюся маску, изображавшую плач. Ганнон вспомнил, как много лет назад прямо в такой маске актеру отрубили голову за неуважение к предку нынешних королей, прозванному Унылым.

Ненавистный на Аторе, он стал героем насмешливых легенд и спектаклей. В Белом городе такое, конечно, ставить не будут, но вот в землях ближе к Арватосу знать хорошо заплатит за зрелище, унижающее любого из Гамилькаров. Пусть сами лорды и считают аторцев «грязью». Ганнон прикрыл глаза и вновь припомнил имена и гербы мятежников, «мелочь» в сто золотых харов, оружие в землях Дара… Юноша вздрогнул, вырванный из раздумий громкими голосами. Слава богам, они раздавались из-за занавесок. «Опять я провалился в грезы! Молковы пергаменты, каждый раз!» — отругал себя Ганнон и прислушался: несколько человек сидели за столом в шаге от него.

— Есть еще вино? — спрашивал низкий мужской голос.

— Да, но только местное, — отвечал еще более глубокий голос.

— Молк, эта рыбья чешуя? Нет, положи на место! Я же сказал: вино! — уточнил циркач, и Ганнон действительно различил странное произношение этого слова.

— Свое продали за вечер, — вступил мягкий женский голос с легкой хрипотцой, — вышло прилично – нравится оно им.

— Всем оно нравится, а торговать почти не дают. Эти голодранцы со своим брухтом, со всего пляжа сбежались попить хмельного.

— Не вали на работяг, они тоже под ярмом, это все купцы…

— Аргх! Порезал руку! — воскликнул недовольный мужской голос. — Баал послал нам этот урум-дурум, сил моих уже нет!

— Это моих сил нет слушать твои причитания, купи уже здесь нож! — отвечала ему женщина. — Нам еще несколько месяцев кататься.

— И что потом? Выбросить железо? Это грех!

— Отдай, подари, продай… Боги, как с тобой сложно! Мучайся с дурумовым, если тебе так больше нравится, мне все равно!

— Ага. А я, значит, выбрось. Хотя Габха уже и…

— Тихо ты, дурень! — зашипела женщина. Послышалась возня и шаги.

С этими словами занавеска откинулась и в слабом свете показалось лицо с рыжей бородой, похоже, это был Руббрум. С удивленно распахнутыми глазами циркач попятился обратно вовнутрь, рука его протянулась вбок и скрылась за пологом тканной стены. Нож? Но нет, когда артист прошел вглубь освещенной комнаты, стало видно его руки, они были пустыми. Потом стало видно и все остальное: циркач оказался… циркачкой.

— Кто ты, Барбатос подери, такой? — воскликнула она. Сомнений не было — Руббрума изображала женщина. Обладательница мягкого голоса и рыжей бороды дошла до середины комнаты, по обе стороны от нее встали двое циркачей. Один из них, с перемотанной левой рукой, в правой держал нож зеленого цвета с голубыми прожилками. Второй – необъятных размеров силач – просто сложил руки на груди. Оружия у него не было, но оно ему и не требовалось.

Пригнув голову, Ганнон вошел следом, держа руки на виду. Сбоку от себя он увидел фигурку Адиссы все из того же зеленого с синим материала. «Дурум? Так они сказали?» — скользнуло в мыслях асессора. Он прикоснулся к голове коровы, что была изображена более шерстистой, чем обычно. Присутствующие немного расслабились, нож уже лежал на столе, но все же напряжение оставалось.

— Мне повторить? Кто ты такой, господин? — рычащий акцент девушки выдавал в ней островитянку. Все артисты враждебно осматривали незваного гостя, особое внимание уделяя мечу.

— Я разыскиваю здесь сбежавшего преступника, — сказал Ганнон. Лица актеров не выражали никаких эмоций, а вот силач еле шевельнул головой в сторону. Асессор продолжил: — Этот недостойный человек смеет именовать себя Аторцем, хотя он и не является выходцем с вашего благословенного острова. Я уверен, что вы не знаете ничего ни о нем, ни о его делишках, — циркачи замерли, стараясь не реагировать, — но мы с Откликнувшимися и капитаном стражи, — продолжил Ганнон громче, чем вызвал усмешки на лицах артистов, — просим вашей помощи в поисках.

Напряжение нарастало, аторцы поглядывали на актрису, что стояла, задумчиво постукивая ногтями по столу. Позади Ганнона раздался шорох ткани. «Спасение или конец?» — пронеслось в его голове: затылок гудел, ожидая удара.

— Ух ты, впервые вижу Откликнувшуюся! — произнес знакомый голос — от облегчения юноша чуть не подпрыгнул, но вместо это он лишь топнул ногой, вызвав удивленные взгляды.

— Полагаю, вам уже разъяснили суть дела? — спросил Виннар.

Вместе с ним в комнату зашли, потрепав голову Адиссы, двое стражей и Роннак. «Молк его дери, почему из всех легионеров именно этот умалишенный? С другой стороны, это значит, что подкрепление уже на подходе», — думал Ганнон. Виннар с удивлением, но без опаски осмотрел циркового силача и присвистнул, а затем невозмутимо обратился к островитянам:

— Ну так что? Поможете найти злодея?

Внимание женщины переключилось на Виннара, она сложила руки на груди, выступила вперед и твердым голосом произнесла:

— Капитан, мы протестуем против вторжения в наш дом! Мы не знаем, о ком вы говорите, но мы готовы обсуждать это со многими поклонниками наших… талантов, что живут в замке и квартале господ. Многих из них вы наверняка знаете по долгу службы.

Ганнон видел, как Виннар колеблется между насилием и уговорами: первого хотелось бы избежать, но последнее было бы равносильно отступлению.

— А комедию Уналмаса Унылого вы только в этом квартале ставите или в замке тоже? — невинным голосом спросил Ганнон. Он не смотрел на циркачей, вместо этого пристально разглядывая рисунки на полотнищах стен. Наступил его любимый вид тишины — он попал в цель. «Добить?» — на секунду задумался асессор.

— Уверен, за такое зрелище дают любой металл. — «Медь, серебро, золото… железо?» — додумал он то, что циркачи, несомненно, поняли. Пьеса не была запрещена официально, а вот железо на острове бунтовщиков – страшно даже подумать, какая кара была уготована за такое.

С минуту женщина молчала, сжав губы. Наконец, она присела и махнула рукой силачу, тот медленно пошел прочь. В наступившей неловкой тишине они провели минут пять. Циркачка