Я не ответила. Я не знала, что может случиться. Мама не уставала повторять, что лекарства – это особый вид яда, который навсегда остается в твоем теле и медленно разъедает его изнутри. Она говорила мне, что если я приму таблетку, то даже через десять лет мои дети родятся уродами.

– Все принимают лекарства от боли, – сказал Чарльз. – Это нормально.

На слове «нормально» я застонала от боли. Чарльз налил в стакан воды и поставил передо мной, а потом осторожно подтолкнул таблетки, чтобы они коснулись моей руки. Я взяла одну. Никогда прежде я не видела таблеток так близко. Они оказались меньше, чем я ожидала.

Я проглотила одну, потом вторую.

Сколько я себя помнила, когда у меня что-то болело – ссадины или зубы, – мама давала мне микстуру из лобелии и шлемника. Боль никогда не ослабевала – ни на йоту. И я привыкла уважать боль, даже почитать ее, как нечто необходимое и неприкасаемое.

Через двадцать минут после того, как я проглотила красные таблетки, боль в ушах прошла. Я никак не могла осмыслить ее отсутствие. Весь день трясла головой, пытаясь вернуть боль. Думала, что, если буду громко кричать или быстро двигаться, боль вернется и я пойму, что лекарства – это обман.

Чарльз наблюдал за мной молча. Но мое поведение, наверное, казалось ему абсурдным, особенно когда я стала тянуть себя за ухо, чтобы проверить пределы этого странного колдовства.

Мама должна была отвезти меня в университет следующим утром, но ночью ее вызвали на роды. На дорожке стояла «киа сепия» – отец купил ее у Тони несколькими неделями раньше. Ключи были в замке. Я загрузила свои вещи и поехала в Юту, решив, что машина пойдет в счет тех денег, которые отец был мне должен. Думаю, он решил так же, потому что никогда об этом не говорил.

Я переехала в квартиру, которая находилась в полумиле от университета. У меня появились новые соседки. Робин была высокой и спортивной. При нашей первой встрече на ней были спортивные шорты, безумно короткие, но я не стала пялиться на нее. Когда познакомилась с Дженни, она пила диетическую колу. Я не стала таращиться на нее тоже, потому что Чарльз пил колу безостановочно.

Робин была старшей из нас. Почему-то она отнеслась ко мне с симпатией. Ей как-то удалось понять, что все мои промахи – от невежества, а не от желания обидеть. Она вежливо, но твердо поправляла меня. Робин четко указывала, что я должна делать, а чего не должна, и ее советы помогали мне ладить с другими девушками. Наконец-то я поняла, что нельзя оставлять испорченную пищу в холодильнике и грязную посуду в раковине.

Все это Робин рассказала на нашем собрании. Когда она закончила, еще одна наша соседка, Меган, откашлялась и сказала:

– Хочу всем напомнить, что нужно мыть руки после туалета. И не просто водой, а с мылом.

Робин закатила глаза:

– Уверена, здесь все об этом прекрасно знают.

Тем вечером, выйдя из туалета, я остановилась у раковины и вымыла руки. С мылом.

На следующий день начались занятия. Мое расписание подготовил Чарльз. Он записал меня на два курса музыки и курс религии – Чарльз сказал, что это будет для меня легко. Но он же записал меня на два более сложных курса – алгебру, которая до смерти меня пугала, и биологию (этого предмета я не боялась, просто потому, что не знала, что это такое).

Алгебра грозила лишить меня стипендии. Профессор что-то невнятно бормотал у большой доски. Не мне одной было сложно его понять, но, пожалуй, я была единственной, кто не понимал совершенно ничего. Чарльз пытался помочь, но он в этом году оканчивал школу, и у него своих дел было предостаточно. В октябре прошел промежуточный экзамен, и я его провалила.

Я перестала спать. Засиживалась до глубокой ночи, закручивая волосы в тугие узлы и пытаясь разобраться в том, что написано в учебнике. Потом ложилась и начинала изучать собственные конспекты. У меня развилась язва желудка. Как-то раз Дженни обнаружила меня на чужом газоне, на полпути от нашей квартиры к университету. Живот у меня горел огнем. Я дрожала от боли, но не могла позволить соседке отвезти меня в больницу. Она просидела со мной полчаса, а потом отвела домой.

Боль в животе усилилась. По ночам она становилась непереносимой, и я совсем перестала спать. Мне нужны были деньги на жилье, поэтому я устроилась уборщицей в инженерном корпусе. Смена моя начиналась в четыре утра. Из-за язвы и этой работы спать мне совсем не удавалось. Дженни и Робин твердили, что мне нужно пойти к врачу, но я отказывалась. Я говорила, что поеду домой на День благодарения и мама меня вылечит. Девушки тревожно переглядывались и молчали.

Чарльз повторял, что я гублю собственную жизнь, что я патологически неспособна просить о помощи. Он сказал мне это по телефону, причем говорил так тихо, что почти перешел на шепот.

Я ответила, что он сошел с ума.

– Тогда поговори с профессором по алгебре. Ты провалила экзамен. Попроси тебе помочь.

Мне даже в голову не приходило поговорить с профессором. Я не представляла себе, что нам позволено говорить с преподавателями. Поэтому решила попробовать, хотя бы для того, чтобы доказать Чарльзу, что я на это способна.

Незадолго до Дня благодарения я постучала в дверь к профессору. В кабинете он показался мне меньше, чем в аудитории. Лысина и очки у него ярко блестели. Профессор перебирал какие-то бумаги на столе. Я села. Он даже не взглянул на меня.

– Если я провалю экзамен по вашему предмету, – сказала я, – то потеряю стипендию.

Я не стала объяснять, что без стипендии не смогу продолжить учебу.

– Мне жаль, – ответил он, не глядя на меня, – но это серьезное учебное заведение. Может быть, вам будет лучше вернуться, когда вы станете старше. Или перевестись.

Я не поняла, что он имел в виду, когда говорил о переводе, поэтому не ответила. Я поднялась, чтобы уйти, и это почему-то его смягчило.

– Честно говоря, – сказал он, – экзамен провалили многие. Давайте сделаем так: финальный экзамен включает в себя весь материал семестра. Я объявлю, что на финальную оценку, если кто-то получит отлично – не девяносто восемь, а ровно сто баллов, – не повлияют результаты промежуточного экзамена. Согласны?

Я кивнула. Это было рискованно, но мне было не привыкать. Я позвонила Чарльзу и сказала, что на День благодарения вернусь в Айдахо и мне нужен учитель алгебры. Он ответил, что встретится со мной в Оленьем пике.

Когда я приехала на гору, мама готовила обед ко Дню благодарения. Большой дубовый стол был заставлен банками с микстурами и флаконами с эфирными маслами. Я быстро все убрала: к обеду должен был приехать Чарльз.

Шон был в хорошем настроении. Он сидел на скамье за столом и наблюдал, как я убираю банки и флаконы. Я перемыла мамин фарфор, которым мы никогда не пользовались, и стала расставлять тарелки и раскладывать приборы, стараясь соблюсти симметрию.