Стоя на коленях перед кроватью, он ложка за ложкой вливал ей в рот провансальский писту[60]; чесночно-миндально-базиликовый крем, с которым его обычно едят, он положил прямо в чашку и залил прозрачным овощным супом.

Она улыбалась ему.

– Значит, Сальво. Сальваторе Кунео. Из Неаполя, – подытожила она. – А я – Саманта.

– И при этом очень красивая, – сказал Сальво.

– Правда, там страшно? – спросила она, когда вошли Эгаре с Максом. – Просто жуть!

У нее были большие синие глаза.

– Ну что вы! – поспешил успокоить ее Макс. – Э-э-э… А что вы имеете в виду?

– Ерунда! Небольшой дождь. Повышенная влажность, – прибавил Кунео.

– Я мог бы что-нибудь почитать вслух, – предложил Эгаре.

– Можно что-нибудь спеть, – вставил Макс. – Хором.

– Или приготовить что-нибудь вкусное, – сказал Кунео. – Вы любите тушеную говядину с травами по-провансальски?

Она кивнула.

– Но только из говяжьей щеки, хорошо?

– А что же там все-таки «страшно»? – спросил Макс.

– Жизнь. Вода. Рыба крендель в томате.

Мужчины изумленно уставились на нее.

Эгаре подумал, что эта Саманта совсем не похожа на сумасшедшую, хотя говорит и делает, на первый взгляд, более чем странные вещи. Просто она… необычная.

– Никак не могу с вами согласиться, – сказал он. – А что это за «рыба крендель»?

– Вы… э-э-э… специально упали в воду? – спросил Макс.

– Конечно специально, – ответила Саманта. – Ни один нормальный человек не пойдет гулять в такую погоду и не упадет случайно – задом – в реку. Это уж действительно был бы идиотизм, верно? Нет, такие вещи делают вполне сознательно.

– Так, значит, вы… хотели?..

– Что? Склеить ласты? Самой переправиться через Стикс? Умереть? Нет-нет, что вы! С какой стати?

На треугольном лице было написано искреннее удивление.

– А, понятно. Это, наверное, так выглядело со стороны? Нет-нет. Я люблю жизнь. Хотя она иногда бывает ужасно утомительна и с точки зрения совокупно-универсального – бессмысленна. Нет. Мне просто захотелось узнать, каково это – в такую погоду прыгнуть в реку. У нее был такой необычный, притягательный вид. Взбесившаяся вода. И мне стало интересно, будет ли мне страшно в этой воде и не скажет ли мне этот страх чего-нибудь важного.

Кунео кивнул, словно хорошо понимал, что она имеет в виду.

– И что же он должен был сказать? – спросил Макс. – Что-нибудь вроде: «Бог умер, да здравствует спорт!»?

– Нет, я подумала, не подскажет ли он, как мне изменить свою жизнь. Перед концом человек раскаивается лишь в том, чего не сделал, – так, кажется, говорят?

Мужчины кивнули.

– Во всяком случае, умирать я не собиралась. Кто захочет отправиться на тот свет с тягостной мыслью, что у него уже не осталось времени сделать что-нибудь по-настоящему важное?

– Ну, хорошо, – сказал Жан. – Можно, конечно, попытаться осознать свои глубинные желания и мечты. Вопрос лишь в том, обязательно ли для этого прыгать в реку.

– А вы знаете более эффективный способ? Интересно – какой? Лежа на диване? Там у вас не осталось больше супа?

Кунео восторженно улыбнулся Саманте и в очередной раз пригладил свои усы.

– Слава богу! – прошептал он и дал ей еще супа.

– И мне действительно пришло в голову кое-что важное, когда волны играли со мной в кошки-мышки и я чувствовала себя как последняя изюмина в кексе. До меня вдруг дошло, чего мне не хватает в жизни, – заявила она.

И сунула в рот еще одну ложку супа.

И еще одну. И еще.

Они с нетерпением ждали продолжения.

– Я хочу еще раз поцеловать мужчину, и не просто поцеловать, а по-настоящему, – сообщила она, после того как выскребла последнюю каплю супа из тарелки. Потом довольно рыгнула, взяла руку Кунео, положила ее себе под щеку и закрыла глаза. – Когда высплюсь… – пробормотала она.

– Я к вашим услугам, мадам, – тихо произнес Кунео, глядя на нее маслянисто-туманным взглядом.

Она не ответила. Только улыбнулась. Через несколько секунд она уснула и тихо засопела.

Мужчины растерянно переглянулись.

Макс беззвучно рассмеялся и поднял вверх большие пальцы обеих рук.

Кунео попробовал сесть удобнее, чтобы не будить спящую. Ее голова лежала на его большой ладони, как кошка на подушке.

В то время как над «книжным городом на реке Сей» свирепствовал ураганный ветер, который, по сообщениям синоптиков, ломал деревья как щепки, «прорубая» в лесах целые просеки, забрасывал машины на крыши и предавал огню крестьянские дома, трио мужчин изо всех сил старалось вести беззаботную жизнь.

– А почему Кюизери – это рай, как, ты говорил, три тысячи лет назад? – тихо спросил Макс Жана.

– О, Кюизери! Кто любит книги, тот сразу же влюбится в эту деревушку, в которой все помешаны на книгах. Или просто помешаны, что почти незаметно. Чуть ли не в каждом доме – книжная лавка, типография, переплетная мастерская, издательство… И на каждом шагу – художественные объединения. Там все просто вибрирует от творческой инициативы и фантазии.

– Что-то пока это незаметно, – сказал Макс.

Ветер с воем носился над судном и свирепо сотрясал все, что было не принайтовано. Кошки обосновались на постели под боком у Саманты: Линдгрен устроилась у ее шеи, а Кафка – на ногах, в ложбинке между икрами. «Она теперь наша», – всем своим видом говорили они.

– Каждый букинист в Кюизери специализируется на чем-то своем. Тут можно достать все. А уж если я говорю все, то это и в самом деле означает все, – заявил Эгаре.

В своей прежней жизни, когда он еще был книготорговцем в Париже, он периодически имел дело с торговцами раритетами – например, когда какой-нибудь состоятельный клиент из Гонконга, Лондона или Вашингтона уверял себя, что ему просто необходимо иметь первое издание Хемингуэя за сто тысяч евро, в замшевом переплете, с дарственной надписью автора старому доброму другу Тоби Отто Брюсу. Или книгу из библиотеки Сальвадора Дали. Одну из тех, что он прочел незадолго до своих сюрреалистических грез о «мягких часах».

– Значит, тут есть и «пальмовые листья»? – спросил Кунео.

Он все еще стоял на коленях перед кроватью, держа ладонь под щекой Саманты.

– Нет. Есть сайенс фикшн, фантастические истории и фэнтези. Да, специалисты тут видят существенные различия. Кроме того…

– «Пальмовые листья»? А это еще что такое? – перебил его Макс.