– Вы что, сочувствуете мусульманам?

– Нет, – говорю, – я не сочувствую никому. Но справедливости ради…

Мы купили всего понемногу: фруктов, овощей, сыра, два фунта креветок и поехали домой. В метро я потихоньку опустила приглашение в урну.

Наташа по-прежнему возилась с нашей дочерью, но прежней Наташи не стало. Она вдруг задумывалась и, отряхнув длинную юбку, уходила на балкон. Там она стояла и печально смотрела вдаль. Ветер с парковки трепал ее длинные белые волосы. Перспективу венчал двадцатиэтажный жилой дом, на балконах сидели парочки.

Где-то они с Антоном встречались. Наташа заплетала волосы в косу и шла к зеркалу посмотреть. Ее стоптанные коричневые туфли стояли у двери, светясь от гуталина. Как-то, когда она ушла, я рассмотрела жестяную банку. Может быть, она взяла ее с собой для веса, неудобно было сдавать в багаж полупустой чемодан. Я открыла крышку, и мне вдруг представился этот мир, из которого она пришла. Пруст вот макал в чай бисквитное печенье, но мы родом из другой прозы. Родом Наташа была из села под Алма-Атой. Фотография семьи лежала на тумбочке у ее кровати. На облупленном крыльце, рядом с двумя девочками – одной смуглой с азиатскими глазами, другой постарше, беловолосой, зеленоглазой, – стояла, положив им руки на плечи, крупная казахская женщина в цветастом платье. Это была Наташина мать Гульнара. За их спинами, ступенькой выше, стоял худой казахский мужчина в темном костюме. Костюм был ему велик и обвисал в плечах. Это был отец Наташи, Адилет. Он работал техником-осветителем на казахской киностудии. Мысленно я проникла в сени, где на длинной скамье спали шерстяные свитера, пальто, шапки. Их иногда выносили на солнце, чтоб не съела моль. Дальше была кухня, устеленная половиками, потом две маленькие комнатушки, родительская и их с младшей сестренкой. Но зато вокруг дома, со всех четырех сторон, желтели поля, зеленели луга, где можно было бежать весь день, но так и не добежать до вон той голубой горы на склоне неба.

Сначала у них с Антоном все шло нормально. Наташа возвращалась с прогулок веселая, глаза ее зеленели.

– А ну, как тут мои девчонки? Что поделывали интересного?

Мой отчет был прост:

– Смотрели телевизор. А ты?

– А я наблюдала канадских гусей на стадионе. Они щипали траву.

– Ну?

– Я всегда считала, что она искусственная.

При чем здесь гуси, гадала я.

Второй раз я увидела Антона в церкви на Рождество. Наташа пела в хоре. Она, собственно, и ходила в церковь, чтобы петь. Пела она очень хорошо. У нее было глубокое сопрано, и голос ее выделялся на фоне других голосов. В какой-то момент я оглянулась и заметила Антона. Он стоял у колонны, скрестив руки на груди. Темные вьющиеся волосы, загадочная улыбка.

Наверное, когда мы молоды, мы не знаем того, что есть, а знаем только то, что хотим знать. Их роман кончился весной. Наташа в двух предложениях изложила мне свои взгляды на отношения между мужчиной и женщиной:

– Парень должен быть первым. У моих родителей папа год ухаживал за мамой, приносил ей на каждый праздник цветы и консервы.

Когда Рон спросил, нельзя ли у нас временно пожить, я забеспокоилась. После того как умер старый литовец-хозяин, нашим домом владели два его сына. Назовем их Томас и Витас, тем более что так их и звали. Братья жили в нашем доме. Младший Томас продавал через Интернет китайскую обувь и громко пил в комнате выписанных из Литвы рабочих. Томас был добродушным бездельником, с ним у нас не было проблем. Проблемы были со вторым братом, недоучившимся юристом. Витас соколом высматривал незаконных гостей-постояльцев и выдворял их из дома. К счастью, у Витаса случались запои, и тогда он на короткий срок превращался в хорошего парня. Срок был совсем короткий, полторы-две недели, после которых у него начинался третий, темный период, или, по-простому говоря, белая горячка. Тогда Витас бушевал, бил штангой стены, однажды запустил в прохожего утюгом.

Я проверила, оказалось, у Витаса был как раз промежуточный догорячечный период. Мы выпили с ним по стакану вина, и он даже вызвался помочь перевезти Рона. Это было очень кстати, потому что Рон находился в состоянии войны со своим соседом по квартире. Переезд мог незаметно перейти в драку. Вид литовца с налитыми кровью глазами был более чем кстати.

С собой Рон ввез в квартиру книжный шкаф, шесть ящиков поэзии и сумку с вещами. Он расставил книги на полки и стал неторопливо сдувать с них пыль. Потом обернулся к нам:

– Вчера ночью голос меня допрашивал: ты знаешь, кто я? Знаешь?

Мы подняли головы:

– Ну а ты?

– Я знал, но ничего ему не сказал.

– И кто ж это был?

– Харт Крейн, – сказал Рон и, вытащив из кармана черный блокнот, что-то в нем записал.

Поначалу Рон был страшно занят своими отношениями с голосом и с бывшим соседом, которого он по-прежнему порывался идти бить. Мы отговаривали, потом шли с ним. Сосед, слава Богу, не открывал, и мы возвращались обратно. Нам уже была знакома картина болезни. Через некоторое время антидепрессанты оказывали действие, и Рон снова превращался в застенчивого интеллектуала с мягким голосом и тихими неподвижными глазами. И тут-то Рон заметил Наташу. До этого он поглядывал на нее доброжелательно, но как-то отчужденно. Может быть, даже принимал за красивое женское привидение, принадлежность русского обихода.

По-английски Наташа не говорила, поэтому ухаживал он за ней так. Садился напротив и смотрел на нее долгим немигающим взглядом. Иногда немного склонял голову набок и смотрел под другим углом. Это могло продолжаться часами. Я знала как минимум трех его пассий, которых этот способ ухаживания свел с ума. Когда девушки переставали открывать ему дверь, он стоял под окнами. Одной пришлось съехать с квартиры. Понятия не имею, что на этот счет думала Наташа. По-моему, она просто не замечала.

Вот сидим мы как-то на детской площадке, Рон с загадочной улыбкой смотрит на Наташу, та задумчиво смотрит на съезжающих с горки детей. Потом говорит мне:

– Тот мальчишка в красной куртке ведет себя агрессивно. Я наблюдала за его родителями… У них в семье какие-то проблемы.

Среди своих друзей я слыву психологом. К тому же, в отличие от Наташи, я знала эту семью: он – архитектор, она – продает квартиры. Интеллигентные американцы, обеспеченные. Какие у них могут быть проблемы? Проблемы заводятся у таких, как мы. От бедности.

Проходит несколько недель, и выясняется небезынтересный факт. Интеллигентная пара, родители мальчика, находятся в процессе отвратительного неинтеллигентного развода. С доносами в полицию, с тяжбой из-за дома. Сообщаю об этом Рону, он отвечает:

– Наташа – самая необычная девушка, какую я видел в жизни!

А Наташа все переживала из-за Антона. Часами ходила вдоль реки. Потом остригла волосы. Что-то надо было с этим делать, как-то отвлечь ее от грустных мыслей. Она любила ходить на лыжах. В сорока минутах от города находилась лыжная зона, и мы поехали. С лыжами в руках сошли на безлюдной заснеженной станции. Оттуда нужно было идти минут двадцать вдоль леса. Дикой природы я не люблю, на лыжах не катаюсь. Было один раз – в писательском поселке Переделкино, когда мама отправила на каникулы в Москву. Мне исполнилось пятнадцать лет, я бредила поэзией. Один писатель, близкий друг семьи, пообещал познакомить меня с Арсением Тарковским, его мы дома не застали, он должен был вернуться к ужину. Коротая время, мы пошли кататься на лыжах. Я проехала только один круг и подвернула ногу.

Пока мы с Наташей шли обочиной зимнего леса, я все это восстановила в памяти. Спрашиваю ее: