У меня в голове крутилась фраза: не их судят, а они судят общество. Накануне ночью я пыталась вспомнить, откуда она пришла. Теперь вдруг вспомнила – из «Живого трупа».

Вот это я им и скажу.

Еще я скажу, что великий поэт Франсуа Вийон был вором. Что у Анри Руссо была клептомания. И процитирую, что говорил лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский. Что он вообще удивляется тому, как это поэты еще не грабят и не убивают, когда общество вытворяет с ними такое.

Судья, интеллигентная черная женщина в серебряных очках, наконец выкликнула мое имя. Дальше всё происходило как в кино. Рука на Библии: обязуюсь говорить правду, и только правду…

Судья зачитала донесение магазинного работника, делая акцент на некоторых двусмысленностях:

– «Задержанная вела себя агрессивно… пыталась съесть вещественное доказательство…». Тут не указано, что конкретно задержанная попыталась съесть? – спросила судья у Мэтта.

Тот слегка поклонился:

– Три банки супа гаспачо и два фунта сосисок, ваша честь.

В зале раздался смех. Судья сняла очки и строго взглянула в ту сторону, откуда он доносился. Потом она опять повернулась к Мэтту:

– Ей это удалось?

– Нет, ваша честь.

Судья кивнула и что-то записала в большом журнале, который лежал перед ней на столе. Потом она снова подняла глаза на Мэтта:

– Почему нет?

– Ваша честь, вы видите ее перед собой! – ответил Мэтт, слегка передернув плечами.

Судья посмотрела на меня долгим изучающим взглядом. Я приосанилась.

– Потрудитесь разъяснить, что вы имеете в виду?

– Ей бы столько не съесть! – сказал Мэтт и снова поклонился.

Судья слегка улыбнулась, но тут же быстро опустила глаза в журнал.

Какое-то время она молча читала донесение. Я ждала, когда же мне дадут слово.

– Что еще было найдено у подсудимой при задержании? – спросила судья, снова обращаясь не ко мне.

– Больше ничего, ваша честь.

Она перечитала, водя пальцем по строке:

– Подсудимая вела себя агрессивно. В чем выражалась агрессия?

– Вступала в дебаты со спецработником, ваша честь.

– Потрудитесь расшифровать. Какого рода дебаты?

– Просила супа, ваша честь! – ответил Мэтт и опять слегка поклонился.

Снова в зале послышался смех. Мэтт продолжал:

– Ваша честь, – воскликнул он. – Подсудимая принимает антидепрессанты. У данной группы таблеток имеется побочный эффект… Можете прочитать, это мелкими буквами указано внизу.

Он протянул ей желтый аптечный пузырек, но она отмахнулась:

– Оставьте! Я сама их принимаю уже двадцать лет!

– К тому же, – продолжал Мэтт, – моя подзащитная курит. У курильщиков опасность побочного эффекта вырастает до девяноста процентов.

– Эффект, не эффект, – сказала судья и, стукнув молоточком по столу, что-то прокричала. Я не расслышала, но по реакции окружающих догадалась, что что-то очень хорошее.

– Ваша честь, благодарю, – сказал Мэтт.

Потом был коридор, сияние лампочек, пять пролетов лестницы вверх, потому что лифт не работал, а нам зачем-то нужно было подняться на седьмой этаж. Я попыталась обнять служащего, который выдавал мне расписку об освобождении. Он вовремя увернулся, поднимая с пола упавшую ручку.

Когда мы выбрались наружу, Мэтт стянул галстук и расстегнул воротничок на рубашке:

– Тут неподалеку открылась пивная, – сказал он задумчиво. – Сами варят, надо попробовать!

Мы зашли за угол, столы были на улице, мы сели. Дождь кончился. В Новой Англии бытует поговорка: «Если вам не нравится погода, подождите пару минут, и она изменится».

– Три кружки пива и что-нибудь из еды? – спрашивает нас мой адвокат.

– Отлично, – отвечает Филипп, – только мы платим!

Мэтт, отмахнувшись, пролистал меню.

Подошла официантка. Молоденькая, с блокнотиком на ладони, остро заточенным карандашом в руке. Мэтт затараторил:

– Деточка, три пива, три супа гаспачо, три порции домашних сосисок с гарниром. На десерт – два слоеных пирожка с яблоками и связку наручников для дамы!

Она быстро записывала, потом покусала верхнюю губу:

В Израиле я работала в женском журнале «Портрет». Хозяйку журнала звали Джоанна. Это была богатая, образованная, взбалмошная, практичная англичанка из газеты «Джерусалем Пост», которая, изучив маркет, поняла, что нужно Израилю. Израилю нужен был женский русский журнал. «Никакой ностальгии по первой родине! Мы у себя в стране, у нас новая жизнь!» – говорила Джоанна. Моей непосредственной начальницей и редактором была журналистка Эмма Сотникова. Фраза о ностальгии относилась в первую очередь к ней. Эмма любила все безысходное, русское, под которым она, конечно, понимала питерское. Побывав в Израиле замужем за сионистом и родив от него троих детей, она в следующий раз вышла замуж за питерского писателя Мишу Федотова. Миша тоже работал у нас в журнале, он отвечал за сектор горячих материалов. О нем-то и пойдет речь.

Миша позвонил мне в пол-одиннадцатого.

– Слушай, Джоанка совсем взбесилась!

– Что такое?

– У тебя есть время? Приходи минут на семнадцать-восемнадцать – надо посоветоваться.

Я уже лежала в постели, по телевизору вот-вот должны были начать транслировать из Ливана фильм Бергмана «Фанни и Александр». Я давно мечтала его посмотреть.

– К черту Бергмана, – бесстрастно отвечает он, – я тебе перескажу!

Я поднялась и вышла из дому.

Миша жил неподалеку. Ничем не примечательный снаружи каменный дом, в котором он жил, внутренним устройством напоминал конструкцию, описанную писателем Короленко в повести «Дети подземелья». Помёт, как Миша называл свое потомство, состоял из какого-то количества детей от разных браков. Я говорю «какого-то», потому что количества детей никто точно не знал, даже сам Миша. У евреев вообще не принято считать детей – Бог дал, надо радоваться. Он и радовался, не пересчитывая, а дети все подтягивались из разных стран под отеческий кров, чтобы счастливо зажить в короленковском подвале. Скажем, на тот момент времени их было штук одиннадцать, и к ним примыкали трое Эмминых.

Миша был в кухне один:

– Днем совершенно невозможно работать! Вот мы сейчас… – говорит он, наливая нам по чашке чифиря. Из чего я заключаю, что семнадцатью-восемнадцатью минутами не обойдется.

– Что происходит? – спрашиваю, оглядываясь.

Кухонный стол завален порнографическими журналами. Какие-то голые бабы. Поверх всего – пишущая машинка с заправленным в нее листом бумаги.