антинациональный характер. Латиноамериканские марксисты не раз отмечали, что попытки представить западную цивилизацию как нечто монолитное, равно как и претензии правонационалистических идеологов на монопольное представительство ее принципов, несостоятельны: сам Запад крайне неоднороден, в его рамках боролись и борются различные классы, реакционные и прогрессивные силы, которые опираются соответственно на противоположные традиции.

Весьма характерно, что ярые антизападники из левоэкстремистского лагеря, а также из среды индеанистов и сторонников негритюда исходили и исходят, по существу, из того же самого представления о Западе как некоем культурно-историческом монолите, едином во всех своих ипостасях. Здесь мы видим одно из проявлений сохраняющейся духовной зависимости представителей названных направлений от той самой реакционной европоцентристской мысли, которую они, казалось бы, полностью отрицают.

Отвергая попытки реакционных испанистов и правобуржуазных сторонников концепции «западной и христианской цивилизации» игнорировать вклад индейского автохтонного, а в ряде стран негритянского элементов, латиноамериканские марксисты вместе с тем со времен Мариатеги всегда решительно выступали против «индейского» или «черного» расизма, против ретроградного в основе своей стремления отказаться от достижений современной европейской культуры. И это отнюдь не случайно, ибо последовательная антизападная точка зрения предполагает отказ не только от капитализма, но и от современной науки и техники, от таких порождений европейской культуры, как политическая демократия с ее партиями и профсоюзами, как гуманистическое наследие Ренессанса и Просвещения и, наконец, марксизм, вобравший в себя высшие достижения западной цивилизации.

Внося свой вклад в обсуждение проблемы «Запад и Восток», марксисты, представители других революционных и прогрессивных сил Латинской Америки подчеркивают, что ключ к решению этой проблемы — в осознании движения к всемирной цивилизации, свободной от эксуплуатации и угнетения, как магистрального пути развития всех народов, которые, слившись в некоем экуменическом единстве, в то же время сохранят весь свой ценный опыт и обогатят новую всечеловеческую общность неповторимыми чертами своих национальных культур{236}. Тем самым старая идея синтеза Запада и Востока связывается с перспективой коммунистического переустройства мира.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Специфика нашей книги такова, что заключительный ее раздел приходится начинать с повторения той мысли, которая уже была высказана во введении: охватить всю многоликую действительность Латинской Америки, даже ограничиваясь лишь одним, «традиционным» срезом этой действительности, в рамках небольшой по объему работы невозможно. Столь многое остается за пределами книги, что считать завершенным этот труд, пытаться подвести окончательную черту — значит внести элемент сознательного искажения исследуемой проблематики. Вот почему, на наш взгляд, название «Вместо заключения» лучше всего подходит для последнего раздела книги. Автору остается лишь, в утешение и себе и читателю, повторить вслед за В. Леви: «…и ничего не будет никогда завершенного, кроме смерти (может быть, и для книги, как для любви, лучший конец — середина)»{237}.

Тем не менее, прежде чем поставить точку, необходимо ответить на некоторые принципиальные вопросы, поставленные в работе.

Приведенный материал позволяет сделать вывод, что традиции являлись и остаются важным фактором в жизни народов Латинской Америки, в том числе в борьбе различных альтернатив развития на современном этапе. Не противоречит ли подобное подчеркивание значения рассматриваемого феномена общепринятому в марксистской науке положению о качественном повышении роли творческой активности субъектов исторического процесса (как отдельных людей, так и человеческих общностей) в современную эпоху? Нет, не противоречит.

Нами была сделана попытка проследить на конкретном латиноамериканском материале постепенное, по мере прогрессивного развития изменение соотношения в противоречивом системном единстве культуры традиции и инновации в пользу последней. В современной культуре в целом по сравнению с предшествующими эпохами соотношение их явно изменилось в пользу инновации. Здесь находит отражение повышение роли творческой активности человека.

Наиболее яркое подтверждение тезиса об усилении значения и «веса» инновационной стороны культуры в пашу эпоху — превращение революции в неотъемлемую составную часть действительности современного мира. Однако «укоренение» какого-либо явления на почве культуры означает превращение его в традицию данной культуры. Следовательно, революция как социальный феномен, как особый способ разрешения противоречий в антагонистическом обществе превратилась в традицию жизни сначала (с XVI–XVII вв.) европейской, а затем (с XIX в.) мировой цивилизации.

Этот вывод в полной мере распространяется и на любой другой тип инновации. В данном случае на примере феномена реальной действительности можно ярко проиллюстрировать одну из граней закона единства и борьбы противоположностей: взаимопроникновение сторон диалектического противоречия. Здесь оно находит свое отражение в том, что сама инновация (в том числе и революция) становится традиционной, а традиция именно в силу этого начинает выступать как активная творческая сила.

Разумеется, это относится не ко всем традициям, а лишь к тем из них, главная функция которых — закрепление в механизме культуры прогрессивных нововведений. Иными словами, речь идет в первую очередь о революционных, а также о любых передовых традициях в различных областях человеческой деятельности. В этом плане закономерен вывод о повышении их значения в современную эпоху именно в силу роста творческой активности субъективного фактора в истории. Подобный вывод полностью подтверждается на конкретном латиноамериканском материале.

Как было показано выше, значение традиции в одной из ее функций, как относительно консервативной стороны культуры, в наш динамичный век по сравнению с предшествующими эпохами действительно упало.

Но вопреки утверждениям многих видных буржуазных идеологов подобное ослабление роли традиции в указанном смысле оборачивается усилением ее роли как механизма «связи времен». Именно в условиях лавинообразного роста информации задача обеспечения его бесперебойной работы становится особенно актуальной. В этой своей функции традиция остается необходимым условием существования любого человеческого общества на любой стадии его развития. Ибо нарушение или разрыв «связи времен», т. е. нормальных отношений исторической преемственности, могут означать либо застой, либо саморазрушение общества. Поэтому, как говорил великий немецкий просветитель Гердер, «где существует человек, там существует и традиция…»{238}.

Сказанное можно отнести и к человеку Латинской Америки. Куаутемок, Бартоломе де Лас Касас, Гарсиласо де ла Вега, Карлос де Сигуэнса-и-Гонгора, Хуана Инес де ла Крус, Тупак Амару, Франсиско де Миранда, Симон Боливар, Андрес Бельо, Хосе де Сан-Мартин, Бернардо О’Хиггинс, Хосе Хервасио Артигас, Мигель Идальго, Хосе Мария Морелос, Доминго Фаустино Сармьенто, Хуан Баутиста Альберди, Эстебан Эчеверрия, Бенито Хуарес, Хосе Энрике Родо, Хосе Марти, Мануэль Гонсалес Прада, Хосе Инхеньерос, Хосе Карлос Мариатеги, Хулио Антонио Мелья, Луис Эмилио Рекабаррен, Анибал Понсе, Аугусто Сесар Сандино, Фидель и Рауль Кастро, Эрнесто Че Гевара, Сальвадор Альенде, Карлос Фонсека Амадор, Хуан Веласко Альварадо, Омар Торрихос, Морис Бишоп… Сколько еще выдающихся деятелей и мыслителей Латинской Америки здесь не названо? А ведь за всеми ними — миллионы тех, чьи имена остались неизвестны истории, но без кого нить Ариадны, приведшая из