других постелях у меня всегда была компания, пусть и за деньги. Бордели Рима предлагали великое множество самых разных наслаждений, и я испробовал большинство из них. Там я убедился в том, что моя неспособность желать Октавию не означает неспособность желать вообще, дело было исключительно в ней. С женщинами из борделя все происходило иначе. Могу предположить: каждая удовлетворявшая меня девица испытывала облегчение оттого, что комнат в борделе было достаточно, потому как я (если можно так выразиться) злоупотреблял гостеприимством и одной мне порой было мало.

Рим притягивал людей со всех концов света, так что в борделе был широкий выбор. Стоило только захотеть, и я мог получить для своих утех статных галльских женщин, стройных блондинок с севера, смуглых красавиц из Леванта или женщин из закавказских степей. Если мне была нужна утонченная хрупкая женщина, я ее имел. Хотел крупную и властную (чтобы могла и хлыстом пощелкать) – получал и ее. Я мог заполучить любую, но больше никогда не заказывал двойника из борделя Воракс. И не потому, что не желал ее, а потому, что боялся своих чувств. Бывало, мне нестерпимо хотелось заказать ее, и только две причины удерживали меня от этого шага. Первая: нечто внутри меня вырвется на волю и я уже никогда не смогу снова посадить это на цепь. Вторая более практичная: Воракс узнает и запомнит, что в этот раз я сам ее заказал. Подобная информация – опасное оружие, и я не хотел вручать его тому, кто сможет применить его против меня в будущем.

Однажды, далеко за полдень, по пути из борделя Тигеллин сказал:

– Воракс заслуживает доверия, заказывай все, что пожелаешь…

Все, кроме одного.

– Как тебе сегодня та молодая халдейка?

Воракс совсем недавно ее наняла. Стройная темнокожая красавица с невероятно длинными ресницами, я таких в жизни не видел… если они вообще были настоящие. Эта халдейка так меня распалила, что предполагаемый короткий визит в бордель растянулся на несколько часов.

– Будто сам не знаешь, – рассмеялся я.

Тигеллин понимающе на меня посмотрел:

– Как и многих аристократов под прикрытием, тебя привлекают чужестранки, экзотика и запретные удовольствия.

– Очень может быть.

Вероятно, в том и была проблема Октавии, помимо всего прочего. Меня действительно влекло к людям, с которыми можно убежать от реальности в мир острых ощущений. Тигеллин был как раз таким человеком, и тогда он служил мне своеобразной дверью в этот мир.

* * *

Спустя несколько часов я – послушный и верный своему долгу сын и муж – возлежал на кушетке за семейным ужином. После изматывающих страстных часов с халдейкой я так проголодался, что мне не пришлось изображать удовольствие от еды и вина.

Возможно, дело в резкой смене обстановки, но в тот вечер все за столом показались мне необычно напряженными и скучными. Я пил вино, чтобы сгладить контраст с расслабленной атмосферой борделя, но за Клавдием мне было не угнаться. Он постоянно тянул руку к рабу – тот наливал вино, Клавдий осушал кубок и тут же требовал повторить.

Мать попыталась его остановить, но он ударил ее по руке и невнятно пробормотал:

– Оставь меня в п-покое.

– Отец, может, тебе лучше пока не пить, – неожиданно вмешался Британник. – Мы хотим послушать твои мудрые речи, так что ты уж не уходи спать.

Голос у него был высокий, как у всех мальчишек, он даже немного взвизгивал, но запала не хватило, и последнюю фразу он произнес чуть ли не шепотом. На лице матери отразилась смутная тревога – она услышала то же, что и я.

Клавдий подпер голову рукой.

– М-может, ты и прав, сын м-мой. – Он рыгнул и, наклонившись вперед, потрепал Британника по волосам. – Мой дорогой сын. – Он огляделся по сторонам. – Так о чем мы… г-говорим?

Все молчали, каждый за столом пытался найти тему для разговора. Но пауза длилась недолго.

– Мы с Нероном хотели бы обновить обстановку в наших покоях, – как ни в чем не бывало бодро сказала Октавия. (Мы этого хотим?) – Хорошо бы заказать новые мозаики для атриума…

Но Клавдий уже уснул, голова его опустилась на подлокотник, челюсть отвисла.

– Слишком поздно, дорогие мои, – поцокала языком мать, – надо было днем спрашивать. Но думаю, я смогу с ним это обговорить, а вы пока спокойно обновляйте свои покои. Мы только порадуемся – ведь ваше решение свидетельствует о том, что вы счастливы вместе.

Когда мы вернулись в нашу часть дворца, Октавия не стала уходить к себе и, устроившись в кресле в общей комнате, взмахом руки показала на мозаичный пол.

– Ты согласен?

Я был не против перемен.

– Да, идея хорошая, – кивнул я.

– Может, сходим вместе в мастерские и выберем рисунок? Я знаю, ты неравнодушен к искусству.

Значит, она заметила.

– Так и есть, – отозвался я. – Хотя не очень-то разбираюсь в мозаике, меня живопись больше интересует.

– Да, это непросто, но мы можем вместе всему научиться. – Октавия встала, подошла ко мне и, взяв за руки, вынудила подняться следом. – О, Нерон, мне так хочется, чтобы у нас были свои планы и начинания, а не те, которые навязывают нам родители.

И она вдруг меня обняла. Это было так неожиданно, что я чуть не завалился обратно в кресло.

– Это можно только приветствовать, – сказал я, с осторожностью взяв ее за плечи.

Мой ответ прозвучал глупо и по-стариковски благопристойно. Этому есть оправдание – Октавия застала меня врасплох. До этого все наши разговоры были предсказуемы, а значит, безопасны, но тут она повела себя спонтанно.

Я услышал короткий вздох разочарования, а потом она встала на цыпочки и поцеловала меня. У нее были прохладные мягкие губы, а поцелуй – целомудренный, можно сказать, сестринский. Впрочем, она как была для меня сестрой, так ею и осталась, это ничто не могло изменить.

– Нерон, прошу тебя, – тихо пробормотала Октавия.

Она взяла меня за руку, молча провела в свою темную комнату, усадила на постель и села рядом.

– Обними меня, – попросила она и повторила: – Обними меня.

Я обнял. Она была такая хрупкая, что я хорошо чувствовал под рукой ее похожие на маленькие крылья лопатки.

– Иногда я их боюсь, – призналась она. – Всех их боюсь.

Я крепче прижал ее к себе. Меня захлестнула волна сочувствия, я очень хотел ее защитить, ведь она была беспомощной жертвой обстоятельств, в число которых входил и брак со мной.

Но желание защитить – прямая противоположность плотскому влечению. Я прижимал Октавию к себе, и браслет впивался мне в запястье. Тот самый браслет, который хранил (в прямом смысле слова)