В библиотеке она забиралась с ногами в красное квадратное кресло, а мама буквально обкладывала ее детскими книгами. Она приносила их стопками и ставила рядом на столик. Кира читала среди деревянных «джунглей» бесконечных полок, и начинало волноваться море, вырастали тропические леса, и кричали диковинные птицы. Кира сочувствовала сорванцу Тому Сойеру, путешествовала с Незнайкой по Цветочному городу и стояла рядом со штурвалом пятнадцатилетнего капитана.

Сейчас ей почему-то вспомнилось все, и грудь сдавила тоска. Захотелось услышать скрип снега под ногами, вдохнуть свежий морозный воздух и увидеть, наконец, своих близких. Кира уже была не так уверена в том, что ее судьба – провести остаток жизни на этом острове. Ну, если и не остаток, как она думала в запале, то по меньшей мере год-два.

Потом она напомнила себе о целующихся Анфисе и Алексее и сникла.

– Нет, не хочу, – упрямо пробормотала она. – Вернусь, только когда пойму, что мне уже совсем не больно.

Выкопав из кучи книг томик Джека Лондона, Кира слезла с лестницы и села читать.

На следующий день Вианору стало легче. Алан напоил его настоями трав, обмыл теплой водой и переодел в чистую рубаху.

– Из меня получилась бы неплохая сиделка, – пошутил он, – как считаешь, Кира?

– Думаю, да.

– Зря я в пластические хирурги пошел, – сокрушенно поднял он брови.

– Не грусти, ты не один такой. Думаю, в моем лице мир тоже много чего хорошего потерял.

– Например?

– Считаешь, все, что я делаю здесь, – плохо? – Кира засмеялась.

– О, я вовсе не это хотел сказать!

Он поднял вверх руки, будто сдаваясь, и подошел к Кире, собираясь ее обнять. Вианор отвернулся и потому не видел, как Кира отшатнулась.

Когда Вианор и Кира остались одни, он спросил:

– У вас с Аланом что? Любовь?

– Нет. С чего ты взял?

Он удивленно посмотрел на нее:

– Как это может быть? Вы тут все время вместе, наедине. На затерянном в океане острове. И он явно в тебя влюблен.

– Ты забыл маленькую деталь.

– Да? И какую же?

– Я не влюблена. Давай оставим эту тему, Вианор. Она не совсем приятна мне.

– Как хочешь. Но не обещаю, что не вернусь к расспросам в дальнейшем.

– Смелое заявление. Тогда я расцениваю его как позволение и мне вернуться к расспросам. Тем более мне не терпится узнать, что же было с тобой дальше.

– Уверяю тебя, Кира, абсолютно ничего интересного.

– Не кокетничай. Такую жизнь, как у тебя, не каждому дано прожить.

Она поправила ему подушку и, налив в чашку горячего чая, подала его с кусочками сахара.

Вианор пил, громко прихлебывая и от удовольствия закрывая глаза. Выпив, отставил чашку в сторону и заложил руки за голову.

– Я тогда все-таки не решился возвратиться в Россию, хотя и звали меня нефтяники с собой. Но что-то внутри сломалось. Понял, что и по-прежнему жить больше не смогу. Так остабрыдло мне все. Впервые тогда появилась мысль в монастырь уйти. Написал в один русский, но мне ничего не ответили. Поехал в Сан-Франциско, к друзьям. Там церкви православные хорошие, познакомился в одной из них со старой русской эмиграцией первой волны. Интересно мне было общаться с этими людьми, все пытался понять: что мы потеряли с уходом их из страны? Считал и считаю, что Россия тогда сильно обеднела, – он вздохнул и лег поудобнее. – Одни из них называли меня коммунистом, другие – просто видели во мне соотечественника, и им было все равно, кто я. Они жадно ловили каждое слово из моих рассказов о потерянной ими родине. Любой, даже самый малый разговор о России им был интересен. Мне бы понять тогда, на что я себя обрекаю, но я был глуп. Видел только одно: они смогли выжить, и я смогу.

– А женщина у тебя была?

– Да. Алла. Очень красивая. Я пять лет прожил с ней. Любил так сильно, что готов был на все ради нее. Мечтал жить с ней на рыболовном боте. Хотел купить и переделать под парусно-моторную яхту. Деньги собирал.

Слезы навернулись у него на глаза, и он беспомощно заморгал, пытаясь скрыть их.

– С Аллой что-то случилось?

– Она умерла. Глупо все получилось. Я вышел на десять минут купить хлеба. Думал, она уже бросила героин. Она долго лечилась от зависимости. Уверяла, что все хорошо, будто ее совсем не тянет. И я поверил. А когда пришел, она уже была мертва. Слишком большая доза. Эту струйку крови у нее изо рта до сих пор не могу забыть… – он судорожно сглотнул комок в горле. – Я ничего не смог сделать. Когда похоронил ее – ходил по улицам, как помешанный, до утра. Ничего вокруг не видел, никого не узнавал. Отпустило меня внезапно. Какие-то отморозки подошли ко мне и начали избивать. Упал в грязь, лежу, слезы по лицу текут. В тот момент я вспомнил все. Потом поднялся, смотрю – темно, чужие места. Куда идти дальше – не знаю. Так и не понял, как я туда попал, – далеко это было очень. Ушел после этого в монастырь.

Он замолчал, словно выдохшись, Кира тщетно ждала продолжения.

– Что-то я совсем запуталась, – наконец сказала она. – Это все было в Америке. А на острове-то как ты очутился? Не ближний же свет – из Соединенных Штатов на острова Океании попасть.

Он не отвечал и только смотрел бессмысленным взглядом в потолок. В какое-то мгновение Кире даже показалось, что он не дышит, и она осторожно подошла к нему, чтобы проверить пульс. И тут он сказал:

– Умный человек – не тот, кто изучил много наук, а тот, кто научился отличать добро от зла.

– Так это все умеют.

– Нет! Многие совсем не понимают. А другие говорят – что все от бога. Но не во всех земных делах есть бог, те, что неправедные, – они от дьявола. Вот как только я научился это различать, так и поумнел. А раньше все равно что дитя несмышленое был. Я провел в монастыре три года. А потом понял, что не могу больше. Меня тянет в море. Пустился снова в плавание, на каких корытах только не ходил. Один раз в такую передрягу попали, я был уверен – потонем. Вышел из строя один из двигателей. Второй еле-еле тянул. И тут начинается шторм. Да такой, что и на исправном-то судне сгинуть можно. Собрались мы в маленькой столовой, всю ночь до утра орали песни, пили. Но никого хмель не брал, так страшно было. Я тогда даже поседел. Утром все стихло, угомонилось море. Могу еще несколько таких случаев припомнить, когда мысленно с жизнью прощался. Но тот был особый. По всем расчетам, мы должны были погибнуть, но пронесло. Не иначе как ангел крылом своим прикрыл. Вот только в последний раз не повезло, видно, отвернулся от нас Господь. Мы тогда попали в жестокий шторм. Судно крутило и кидало. Двоих моих матросов смыло волной за борт, одного придавило реей. Это был сущий ад. Страшной силы ветер, жуткие звуки, доносившиеся с палубы… Мы сначала не поняли, отчего это, а потом догадались: ветер, попадая в трубы, создавал эту ужасную какофонию. А затем начали лопаться крепления, и трубы поползли на один борт… Я не знаю, как спасся. В какой-то момент я потерял сознание и очнулся выброшенным на берег. Из команды больше никого со мной не было. До сих пор не пойму, для чего мне Господь сохранил жизнь. Я виноват, из-за меня погибли люди. А сам я жив. Как такое может быть? И тогда я решил себя наказать, остаться на острове до своих последних дней. Не хочу никуда отсюда уходить, это мне возмездие. Понимаешь?