Новая индустриальная эпоха вывела на первый план «нефтяной вопрос». Империя, имевшая ограниченный доступ к основному источнику топливного сырья, неминуемо проигрывала в геополитической борьбе. Так завязался еще один узел противоречий и возникло еще одно могущественное лобби, нефтяное, тесно связанное как с правительственными верхами, так и с военно-промышленным комплексом. В случае России это, собственно, была всё та же путиловская группа, поскольку разносторонний Алексей Иванович распространял свою деятельность и на эту сферу предпринимательства. В 1912 году он основал «Русскую генеральную нефтяную корпорацию», которая владела контрольным пакетом акций большинства отечественных нефтепромышленных компаний.

К этому времени ключом к «нефтяному вопросу» уже стал Ближний Восток, где начали обнаруживать невиданные запасы ценного сырья. Там российские интересы столкнулись с британскими и германскими. «Англо-Персидская нефтяная компания» (будущая «Бритиш петролеум») активно осваивала залежи в Иране и Ираке, но в Персидском заливе стремилась закрепиться и Германия, пользуясь своим политическим влиянием в Османской империи.

«1913 год прошёл в трудах и борьбе за нефтяные запасы, – вспоминает Черчилль, в то время первый лорд Адмиралтейства. – Мы полностью уверились в нефти как едином источнике энергии для большинства кораблей флота».

В конце концов Россия и Англия договорились о разделе сфер влияния в Персии и о совместной разработке нефтяных богатств, но англо-германские переговоры шли туго, в обстановке взаимного недоверия. Дело в том, что «Дойче банк» финансировал строительство Багдадской железной дороги. Если этот проект осуществился бы, немцы не только получили бы доступ к нефтяным залежам Месопотамии, но и проложили бы удобный и дешевый путь в Индийский океан, минуя Суэцкий канал, контролировавшийся британцами и французами.

Еще одной причиной, по которой правительства некоторых стран-участниц конфликта стали склоняться к идее войны, была внутренняя нестабильность.

Искушение «восстановить гражданский мир, затеяв войну» в значительной степени определило и непримиримость Австро-Венгрии, которой нужно было удерживать единство своей распадающейся «лоскутной империи», и неуступчивость России, где начались рабочие волнения масштаба, сопоставимого с 1905 годом. В не менее сложной внутриполитической ситуации находилась Британия, от которой в критические июльские дни 1914 года в первую очередь зависело, начнется ли война. Если бы Лондон заявил о нейтралитете, в Париже и Петербурге не решились бы доводить дело до окончательного разрыва с Веной и Берлином – силы были бы неравны. Однако в Ирландии назревала гражданская война между националистами и лоялистами (сторонниками короны). Обе стороны активно вооружались. Министрам пришло в голову, что неплохо бы направить всю эту массу возбужденных мужчин в ряды королевской армии – пусть лучше сражаются с немцами.

Сложившаяся система военно-политических союзов не оставляла шансов на то, что конфликт будет двухсторонним, как предыдущие европейские войны семидесятых годов – между Францией и Германией или между Россией и Турцией. С 1882 года существовал альянс Берлина и Вены: в случае войны «центральные державы» обязались выступить единым фронтом. В 1893 году сформировалось аналогичное франко-русское единство, к которому позднее присоединилась Британия.

При таком разнообразии горючего материала не мог не грянуть колоссальный взрыв. Причин для войны накопилось множество. Не хватало только повода.

Мировая война могла начаться и раньше. За предыдущее десятилетие несколько раз проскакивали искры, и глобального взрыва не происходило только из-за того, что какая-нибудь из конфликтующих сторон считала себя пока неготовой к решительному противостоянию. Эти «фальстарты» вошли в историю под названием «кризисов».

В 1905–1906 году произошел Танжерский кризис, в ходе которого Германия помешала Франции установить протекторат над Марокко. Момент был выбран с расчетом на то, что главный союзник французов, Россия, крепко увязла на Дальнем Востоке и помочь Парижу не сможет.

В 1908 году разразился упоминавшийся ранее Боснийский кризис, где столкнулись интересы Австро-Венгрии и России. Последняя опять-таки не могла позволить себе держаться твердой позиции, поскольку еще не оправилась от последствий проигранной войны и внутренних мятежей.

В 1911 году Германия с Францией вернулись к подвешенному «марокканскому вопросу», причем на сей раз дошло до военно-морских демонстраций. Вмешательство Англии заставило немцев отступить, но сильно ухудшило отношения между этими двумя державами, что сыграет роль в событиях 1914 года.

Вполне мог разрастись во всеевропейскую войну и большой балканский перераздел территорий 1912–1913 годов, если бы российской дипломатии удалось сохранить Балканский союз и направить его против Австро-Венгрии, но внутренние противоречия между молодыми странами оказались сильнее балканской солидарности.

Тем не менее Балканы остались самым проблемным регионом Европы. Здесь и случилось происшествие, запустившее цепную реакцию событий, которые быстро стали необратимыми.

В маленькой, по тогдашним понятиям третьестепенной стране Сербии существовала уже поминавшаяся националистическая организация «Черная рука», мечтавшая о создании единого государства южных славян. Этот проект оказался под угрозой, когда стало известно, что будущий австрийский наследник Франц-Фердинанд, который вот-вот взойдет на престол (Франц-Иосиф был стар и дряхл), намерен сделать «двуединую» империю «триединой», предоставив новые права славянским народам. В ходе подготовки к этому преобразованию эрцгерцог должен был посетить недавно присоединенную Боснию, что неминуемо вызвало бы там подъем проавстрийских настроений.

Боснийские боевики, связанные с «Черной рукой», нанесли упреждающий удар: 28 июня 1914 года убили Франца-Фердинанда в Сараево.

Сначала мир отнесся к этому инциденту безо всякой тревоги. С семейством Габсбургов вечно происходили какие-то трагедии, и мало кто представлял себе в точности, где вообще находится Sarajevo. Больше всего жалели супругу эрцгерцога, попавшую под одну из пуль террориста.

Но австрийское правительство решило, что ужасное злодеяние, осужденное всей Европой, дает шанс перекроить сферы влияния на Балканах, оккупировав Сербию, – расследование быстро пришло к заключению, что ниточка тянется в Белград. (Предводитель «Черной руки» Димитриевич, тот самый, что в 1903 году участвовал в убийстве короля Александра, теперь возглавлял сербскую разведку.)

Прежде всего австрийцы обратились за поддержкой к Берлину – и получили «карт-бланш» на любые действия. Имея подобную гарантию, они выбрали предельно жесткую линию давления: предъявили Сербии ультиматум с заведомо неприемлемыми условиями, спешно стягивая войска к границе.

В это время в Петербурге с визитом находился французский президент Пуанкаре, уроженец аннексированной Лотарингии и лидер реваншистского движения. Он призвал царя к твердости. Николай воевать не хотел, но на него давили со всех сторон. Военные убеждали, что при российских расстояниях и слабых коммуникациях нужно на всякий случай провести хотя бы частичную мобилизацию – иначе страна будет не готова к нападению австро-германских войск. Руководители дипломатического ведомства говорили, что бросить Сербию в беде – значит поставить крест на всей балканской политике. Император колебался.