– Не могу… объяснить. – Я прикрыла глаза, силясь оформить каскад ощущений и образов в мысли, в слова. – Это целый мир, в котором ты – это все: и небо, и земля, и растения… и все живое. Мир, в котором может быть свободен даже тот, для кого само появление на свет стало залогом несвободы… Слишком мало слов… я не могу сказать точнее…

– И не надо точнее. Я понял и так.

Совсем неделикатное, громкое покашливание нарушило наше уединение, вдребезги раскололо тишину безлюдного переулка. Я вздрогнула, обернулась, глядя на неряшливо, неопрятно одетых людей, приближающихся к нам вальяжным прогулочным шагом. Двое, идут спокойно, ничего не боятся. Да и чего бояться-то, если переулок глухой, как подземелье, даже если кричать – никто не услышит, ведь стены домов толстые, хорошо сложены, на совесть, а на оживленной торговой улице все перекрывает городской шум.

– Не обессудьте, голубки, что помешали, но, сами понимаете, голод не тетка. Поделитесь со страждущими богатством – и нам приятно будет, и у вас здоровья не убавится. – Человек демонстративно вытащил короткий меч из ножен, осмотрел со всех сторон тусклое широкое лезвие и улыбнулся мне щербатой улыбкой: – Что смотришь так, красотка, будто не понимаешь, о чем говорю? Впрочем, с тебя я не деньгами взять могу, а лаской. Дешево отделаешься, особенно если язычок за зубами придержишь.

Я попятилась, наступила на уголок собственного плаща и едва не упала под захлебывающийся мужской гогот. Краем глаза увидела еще троих, загородивших выход с другой стороны переулка, – эти были одеты много лучше, и в отличие от петушащихся «заводил» угрюмо молчали, держась на расстоянии. Короткие плащи не скрывали странное, ранее не виданное мной оружие, висящее на поясе, – черненые топоры на изогнутых полированных ручках, а вместо обуха – толстый кованый шип, которым ничего не стоит расколоть голову, как незрелый орех.

– А вот и дружки наши, – усмехнулся щербатый, подходя ближе и лениво похлопывая лезвием меча, обращенным плашмя, по голенищу давно не чищенного, обметанного рыжей грязью сапога. – Разговор окончен. Сумки на землю, а девку я на полчасика прижму в сторонке.

Он протянул ко мне руку, когда воздух коротко и зло свистнул, рассекаемый блестящей лентой остро отточенного лезвия, а в лицо мне брызнула жгучая, остро пахнущая железом кровь из отсеченного почти по локоть обрубка. Рейалл, застывший на месте, сверлящий стену перед собой пустым, невидящим взглядом, вдруг крутанулся, как волчок, уходя за спину так и не успевшего толком испугаться и осознать происшедшее грабителя.

Сверкнул шлейф, оставляемый чуть изогнутой саблей фаэриэ, – и шею человека опоясывает тонкая пронзительно-алая струна, будто линия, аккуратно нарисованная киноварью. Медленно, как во сне, сползает по сведенным судорогой плечам рассеченный надвое капюшон засаленного плаща, а следом за ним на мостовую скатывается ровно, чисто срезанная, будто косой, голова…

Я ахнула, попятилась, прижимаясь стремительно взмокшей спиной к холодному камню кладки, зажимая рот ладонью, а кровавый поток, льющийся из обрубка шеи, торопливо заполнял выемки между булыжниками мостовой, подбираясь к мыскам моих туфель. Рейалл резким движением стряхнул кровавую пленку с лезвия сабли, едва заметно улыбнулся, обводя грабителей взглядом, в котором не осталось ничего человеческого, лишь клубящееся отражение грозовых туч, взблески молний.

– Есть еще желающие?

«Заводила» попятился, а люди в коротких плащах, похожие друг на друга, как родные братья, одновременно вытащили из-за поясов боевые топорики и шагнули вперед. Фаэриэ переступил через остывающий труп, зацепив краем длинного плаща расплывающуюся вокруг тела кровавую лужу, и усмехнулся уже открыто, почти радостно.

– Я рад, что среди людских отбросов не перевелись еще отчаянные самоубийцы.

Этот «бой», превратившийся в бойню, перестал быть красивым в первые же мгновения.

Рейалл словно мстил неудавшимся грабителям за свое вынужденное заключение в замке, вымещая на людях накопившуюся злость и раздражение, ускользая из-под резких ударов топора с легкостью птичьего перышка и нанося противникам не смертельные, но весьма болезненные раны. Точно выверенные касания остро заточенной сабли из хладного железа перерезали сухожилия, отчего противник падал, роняя оружие и даже не пытаясь отползти в сторону, или взрезали кожу на лбу так, что обильно кровоточащий пласт отслаивался и повисал, закрывая глаза.

Свист-скрежет-вскрик. Глухой звук падения, плеск крови, толчками вытекающей на грязную, ставшую скользкой мостовую.

Зазвенел топорик, выпавшей из руки с перерезанным сухожилием, человек упал, пытаясь зажать фонтанирующий алой кровью глубокий порез. Бесполезно – сабля фаэриэ отворила слишком крупный сосуд, а с надрезанными, непослушными запястьями невозможно сдавить бедро с достаточной силой.

Меня замутило, я отвернулась, спрятала лицо в ладони.

Не хочу это видеть, не могу видеть!

Чья-то рука грубо ухватила меня за косу, резко дернула, запрокидывая голову назад, а горло неприятно захолодило острое лезвие короткого разбойничьего ножа в дрожащей, едва не ходуном ходящей ладони.

– Прекрати сейчас же! – Мужской голос сорвался на визг, в нос ударил запах застарелого пота, перемешанный с запахом крови и отхожего места. – Я прирежу девку как свинью!!!

Я часто задышала ртом, сглатывая ставшую вязкой и кислой слюну. Не могу. Не могу!

– Ну и что? – Голос Рейалла спокойный, прохладный, невозмутимый. – Ты всерьез считаешь, что этим спасешь свою никчемную жизнь?

– Я ее убью!!!

Крик на грани отчаяния, в ответ – только резкий свист рассекаемого воздуха, оборвавший стоны раненых. Рука бандита дернулась, нож скользнул по шее, взрезая кожу и пуская по горлу тоненькую горячую струйку.

Я ощутила, как меня обдал порыв ветра, а потом острый шип на обухе боевого топорика, подобранного Реем на окровавленной мостовой, с глухим хрустом вошел аккурат в темечко прикрывающегося мной человека.

Брызнуло что-то густое, липкое, окатило щеку и висок плотными осклизлыми ошметками. Человек медленно оседал, наваливаясь на меня тяжестью еще теплого, но уже мертвого тела, заливая мою шею и правое плечо остро пахнущей железом обжигающе горячей жидкостью. Мелькнул расколотый череп, треснувший, как кожица переспелого плода, и обнаживший развороченное содержимое. Последнее, что я увидала, теряя сознание, было побелевшее, нахмуренное, но совершенно целое лицо с обиженно выдвинутой вперед челюстью и выпученными глазами…

Мир накренился, смазался, но удушающая тьма затопила сознание раньше, чем я ощутила удар о залитые липкой киноварью камни мостовой…

Солнечный лучик пригрелся на моей щеке, скользнул по лицу. Я машинально прикрыла глаза локтем, отворачиваясь от кажущегося слишком ярким света, сонно, лениво повернулась на бок, кончиками пальцев ощущая грубоватую льняную простыню. Запах сушеной полыни, еловых иголок и свежего ветра.