Через несколько минут он отбыл в сопровождении трехста верблюдов в Шереметьево-2 на встречу с канцлером из железной Германии.

Эпилог

Качаясь на слоне Бэмби, Семен Черепанов радостно подумал:

“А свою прошлую жену Лизоньку можно и в гарем взять старшей женой. Молодых жен учить почтению. Сынка Пашеньку пора отдавать в гусарское училище. Пусть лямку потянет. Во имя отечества! А дочурку Верочку в Большой Академический театр в примы пристрою. Пущай поскачет вволю. Дело её девичье, стрекозиное”.

У нас теперь многие богатеют. Разбогател и Митюков. А как разбогател, так купил себе не квартиру, а квартирищу. Баба Митюкова в бархатном халате с золототканым драконом на спине шляется по бесчисленным комнатам, ан и заблудится. А заблудится — аукает:

— Ау, Митюков!

— Ау, Нинелюшка! — откликается Митюков.

Аукает Митюков, сам же думает — ведь кем я раньше был?

Шакалом последним был Митюков. Побирушкой!

Бывало, ползет Митюков без рук, без ног по заплеванному мрамору метро, культяшками горестно отталкивается, медяшки клянчит. Дадут — хорошо, не дадут — тоже не плохо.

Голову не отрывают и то благодать.

Теперь же Митюков — орел, красавец, гири тягает.

Нос у него римский, с горбинкой.

Ноги жилистые, слегка волосатые.

Слюной же Митюков цвикает через золотую расщелину зубов.

Дом у Митюкова теперь — чаша полная.

Всего вдосталь!

В ванне у него осетры плещутся, калорийную икру мечут.

По золотистому паркету коридора птица какаду скачет, яйца несет.

И жена у него — обаятельная сучка. Пухленькая!

А в одной особой комнатке у него гетеры в одних черных ажурных чулках на персидских коврах возлежат, кальян с марихуанкой посасывают.

Несколько раз на день заскочит к ним Митюков, выходит же счастливый, пошатываясь.

— Нинель! — кричит Митюков, — где мой малахитовый портсигар?

— Под боа! — ответно кричит Нинель.

— А акции “Сони”?

— В чемоданчике из крокодиловой кожи! — отвечает Нинель как-то мягко, воркующе. Любит она Митюкова. Когда же Митюков нищий был, — избивала его нещадно, морила голодом.

А теперь-то что не жить Митюкову?!

На ужин змеючек водяных — угрей лопает, два краника у него на кухне, из одного крепленое винцо льется, из другого сушнячок, для опохмелочки.

Верующим стал Митюков.

Ночью выходит он на площадь Красную, да как хлопнется на колени, там где погрязнее, чтобы гордыню свою смирить, на Кремлевских орлов молится.

— Благодарствую! — шепчут Митюковские губы.

…Скоро у нас все в стране станут такими же богатыми, как Митюков. Скоро во всех ваннах озорно заплещутся острорылые осетры. Скоро по все коридорам запрыгает веселая птица какаду.

— Нинель! — кричит Митюков, — где мое портмоне из турецкого сафьяна?

От избытка радости кричит Митюков, ответ-то ему известен.

— В собольем полушубке! — из дальней комнаты откликается жена, а потом заблудится и аукает:

— Ау, Митюков!

— Ау, Нинелюшка! — отзывается Митюков, а у самого слезы на глаза наворачиваются, слезы умиления.

“Последним шакалом был, — вспоминает Митюков, — а теперь-то, теперь…”

— Ау-у! — из дальней комнаты кричит жена.

“Только бы на гетер моих не набрела”, - с легкой тревогой думает Митюков, сам же кричит светлым голосом:

— Ау-у!

— Гу-гу! — сыто гогочет птица какаду, озорно цокая коготками по золоту паркета.

Однажды вечером, носильщик Казанского вокзала Александр Державин, принимая ванну у себя дома, прочитал в популярном журнале статью о гибели Солнца.

Обнаженный Державин выскочил из водной купели и заметался по просторной, “сталинской” квартире.

— Если Солнце погаснет, то и нам каюк! — горячечно шептали Державинские губы. — Амба!

Державин запахнулся в просторный махровый халат с надписью на спине по-китайски “Куриные окорочка” и выскочил на лестничную площадку.

Направо от Державина жил банкир Янтарский. Державин смело нажал на кнопку звонка. Телекамера считала перекошенное лицо человека. Охрана дала “добро”.

— Ну, чем порадуешь? — приветствовал носильщика банкир.

В одной руке он держал сочащийся жиром, зажаренный бараний бок, а в другой — копченого сига.

— Солнце гибнет! — сказал Державин, облизывая пересохшие губы.

— Ух ты, — удивился банкир и откусил большой кусок от бараньего бока.

— А за ним всем — амба! — фистулой взвизгнул носильщик.

— И мне, то есть?

— Всем!

— Мама! — прошептал банкир.

Янтарский повернулся, и не говоря ни слова, пошел в свою каминную залу. Его сопровождали дюжие охранники, шуты в спецкостюмах, приживалы с благодарными лицами, голые представительницы многих земных континентов. Двинулся за Янтарским и Державин.

Камин уютно потрескивал дровами из красного дерева.

Банкир опустился на персидский ковер. Челядь стала аккуратным полукругом.

Могучими руками банкир разодрал копченого сига на несколько кусков, один кусок оставил себе, другие кинул челяди.

Все стали есть.

— Придется новое солнце покупать, — спустя полчаса проворчал Янтарский.

— А денег хватит? — с надеждой выдохнул носильщик.

Челядь засмеялась.

…Со сложным чувством Державин покидал хлебосольную квартиру Янтарского. Вдруг, все-таки, не хватит денег?

Налево от двери банкира, за пожарным щитом, располагался потайной бункер главы кокчетавской мафии, почетного пахана города Солнцево Матвея Перепелицына, носившего прозрачное прозвище — Нож.

— А соседушка, проходи! — приветствовал его хозяин.

В полутемной прихожей бродили охранники в матросской форме, ленточки их бескозырок разлетались от дуновения японских вентиляторов. Сновали путаны. Звери и птицы невиданной красы пересекали воздушное и половое пространство. Сам же Нож, затянутый в черное трико, весь был в поту и красной пыли, он только что головой крушил кирпичи.

— Солнце гибнет! — запинающимся шепотом произнес носильщик.

— Вот оно, началось, — скривил тонкие губы Нож. — Это все придурки из Люберец. Допрыгались, качки!..