— Через час в туалет, не раньше, — с ненавистью сказал охранник, зыркая красными, воспалёнными глазами. — Смотри, не сядь в уголок. Я всё вижу.

Он внимательно осмотрел все углы, и принюхался.

Тишина в коридоре убаюкивала. Света устала от ходьбы, ноги гудели, и она, сидя на табуретке, прислушивалась к звукам за стенкой. Лишь раздражал непрерывный кашель, где-то в коридоре. Он затихал, на полчаса, и затем снова превращался в настоящий собачий лай, надрывный и злобный. По наивности, Света думала, что её вечером освободят. Разберутся, поймут, что она не виновата, и выпустят. Теплилась надежда, и вера, что жизнь вернётся на круги своя, и она обязательно встретит Максима. От одних этих мыслей хотелось летать на крыльях. И Света как можно сильнее зажмуривала глаза, и чувствовала запах любимого человека и сладость первого поцелуя.

Сидя на маленькой, кривой, табуретке, она непроизвольно задремала, и чуть не свалилась на пол. От неожиданности вскочила, когда зазвенели ключи, и открылась дверь.

— В конце коридора туалет. У тебя минута. Время пошло.

Охранник поднял правую руку с часами и постучал по циферблату.

Света подняла высоко голову, и вышла в коридор.

— Бегом, сучка, — закричал охранник, и ударил дубинкой по двери.

Девушка вскрикнула, испугалась и помчалась по коридору, вздрагивая, и спотыкаясь. Когда она вернулась в камеру, на табуретке стояла тарелка с кашей, кусочек хлеба, и чай в кружке.

— Ужин, — рявкнул охранник.

— Мне здесь ночевать? — спросила она, и съёжилась, догадываясь, каким будет ответ.

— Нет, не здесь. В гостинице. Я тебя позже отвезу. На машине. Номер люкс готовят к твоему приезду. Убирают, и чистят.

— Знаете, так нельзя. Почему вы издеваетесь?

— Потому, что не люблю таких как ты, и прочих, сомнительных личностей, мешающих нормально жить в советском обществе, строить социализм. Я здесь двадцать лет, и насмотрелся всякого.

— Люди разные.

— Разные, да заразные. Насмотритесь телевизора, и бежите на рынок за джинсами, и прочими тряпками. А спекулянты тут как тут. Наштукатуритесь. И к иностранцам в койку. Прыг да скок. Ладно. Некогда мне с тобой разговаривать. Ночью туалета не будет.

— Здесь холодно, — прошептала Света, жалобным голосом.

— Чёрт с тобой, жалко мне тебя. Молодая совсем. И глупая. Здесь не курорт. Позже принесу одеяло. Только не вздумай никому сказать об этом.

Света хотела поблагодарить, только охранник, не стал её слушать, и захлопнул дверь.

Перловая каша оказалась пресной, без жира и соли. Света кривилась, и, не пережевывая, глотала. Хлеб отложила в сторону, на вечер, и ночь, если захочется, есть, и выпила чай. Кушать она не хотела, но понимала, что это нужно, иначе, будет мёрзнуть, и простудится. На полу лежали доски, и когда охранник принёс тонкое одеяло, и швырнул на пол, Света легла и укрылась с головой. Спина ныла, от неровных досок, и болел затылок. Одеяло, воняло махоркой, и плесенью. Зато с ним было теплее, и уютнее. Мысли о маме, не давали ей уснуть. Что с ней будет, когда она узнает, что её дочь в тюрьме? После операций, на сердце, здоровье матери пошатнулось, и Света заплакала, от нахлынувшей боли.

Свет горел в камере, и никто его не собирался выключать. Она только-только согрелась, как по двери камеры кто-то сильно ударил. Она как испуганный зверёк, высунула голову из-под одеяла, и смотрела на двери, зарёванная и уставшая.

— Голову нельзя прятать под одеяло. Поняла?

Света кивнула и вытерла одеялом лицо. Всю ночь она крутилась и не находила места. Холод, и вонь, намертво впитали стены камеры, и к этому нельзя было привыкнуть.

Рано утром её вывели на допрос, и одели наручники. Опуская голову, Света шла, по ступенькам совершенно опустошённая, бледная, похудевшая, с растрепанными волосами. Ночью в соседней камере, кого-то жестоко мучали и избивали. Пленник кричал, от побоев, и молил о пощаде. У девушки до сих пор в ушах стоял нечеловеческий крик, от которого по телу шла мелкая дрожь, и сердце сжимал колючий страх. Всё тот же полковник, ждал её прихода, сидя за столом, и вежливо улыбался. На вопросы, она отвечала коротко: — да, нет, и повторяла, что вчера об этом уже рассказывала.

— Ты выйдешь на свободу лет через пять, — закричал разгневанный полковник. С позорным клеймом для советского человека. Бывшие зэки, низкопробная категория граждан, и тебе придётся быть на особом контроле участкового. И ещё, я могу помочь, чтобы тебе запретили жить в Киеве. Только в области. Что тогда будешь делать? Годы в тюрьме бесследно не пройдут. И кто знает, сможешь или нет иметь детей. В колонии, вертухаи, будут над тобой издеваться. Там любят молоденьких девочек. Их раздевают догола, и обыскивают. Засовывая грязные руки, с чёрными ногтями в трусы.

Полковник получал наслаждение от давления на жертву, как маньяк, заглядывая в стеклянные глаза девушки. Без стеснения издевался, сальными шуточками, вынуждая Свету сломаться и заговорить.

— О матери ты подумала? Что будет с ней, пока тебя не будет? Узнают про твой арест соседи, друзья…

Света упрямо молчала, в голове стоял шум, и она просто смотрела в большое окно, не моргая.

— Эй, Мальцева, ты слышишь меня или нет?

Полковник встал, подошёл к ней, и пощёлкал перед лицом пальцами.

— Значит, будешь молчать? В партизанщину играть. Хорошо, хорошо, тогда вернёшься в камеру, хотя я хотел тебя отпустить. Вот и бумага готова.

Он поднёс к её глазам маленький листок бумаги и помахал. Света не реагировала. Полковник демонстративно разорвал бумагу, и залепил ей звонкую пощёчину.

— Ах ты, мерзкая тварь. Да я тебя в порошок сотру, и выброшу в реку.

У девушки горела щека, и текли слёзы. Полковник ещё несколько раз ударил несчастную девушку и вызвал дежурного.

— В камеру. До вечера не выводить в туалет.

Вернувшись, Света увидела, что одеяла нет, как впрочем, и завтрака.

— Пить не буду, чтобы не хотеть в туалет, — прошептала она, и уселась на табуретку.

До вечера никто к ней не приходил, и мочевой пузырь мог лопнуть в любую минуту. Света ходила, прыгала, топала ногами, чтобы избавится от боли в животе, и не могла ни о чем другом думать. Это было выше её сил, терпеть, и не иметь возможности свободно выйти в туалет. Когда дверь открылась, и охранник с наглой ухмылкой на небритом лице, показал на туалет, Света выбежала, и понеслась. Сидела она долго в туалете, не веря, что хватило сил и терпения выдержать целый день. Умывшись, из крана с ледяной водой, вышла, и не спеша вернулась, поглядывая по пути на камеру, откуда доносились ночью удары и крики.

— К тебе соседка, такая же, как и ты, проститутка, — указал охранник, на маленькую, тощую девочку лет восемнадцати.

— Я не проститутка! — нервно ответила Света. — Знаете, вину человека может определить суд. И, то, что здесь происходит, незаконно. Издеваетесь над людьми. Сволочи.