войну короля шведского» (29-го июля 1788 г.). Французский посланник Сегюр видел «Горя-Богатыря» на сцене эрмитажного театра и в своих записках называл Густава III героем пьесы. «Если шведский король своими угрозами, своим хвастовством, обещанными прежде победы, нарушил приличие, то и государыня немного ему уступила и не сохранила того уважения, которым взаимно обязаны коронованные лица». Екатерина называла Густава III в письмах к Потемкину — Фуфлыга-богатырь. Так первоначально и называлась опера. Следовательно, ясно, что она высмеивала короля. Потом онеру назвали Горе-Богатырь. Оперу для большой публики не давали. На рукописи самой Императрицы было обозначено: «на городском театре не давать, ради иностранных министров». Эта надпись еще раз свидетельствует, что опера намекала на короля Густава III. Князь Потемкин отсоветовал представление оперы в театрах и ее не играли.

Екатерина, видимо, сильно была обижена поступками Густава, так как мысли её заняты были им и направлены к тому, чтобы всеми возможными средствами нанести ему более вреда. В раздражении она говорила о его «дурачестве», сумасшествии, сравнивала его с Пугачевым и т. п.

В первый же год войны Императрицей написано было французское стихотворение «Предсказание».

Храповицкий несколько раз спешно переписывал стихи на короля шведского. Содержание их несложное. Шведские царедворцы льстят Густаву, восхищаясь его чудным лбом. Они уверены, что под ним скрывается ум и гений. Они просят короля дать простор величию его души, т. е. проявить свое вероломство, за которое турки хорошо его оплатили. Одно ваше имя делает вас непобедимым! Густав задыхается от тщеславия и чванства. Однако, хитрец, опасаясь за свою «шкуру», подобно Дон-Кихоту, облачился в латы. Он делает много промахов, но условия, его мира были дерзки. Он обманул свой сенат, сфабриковав для него депеши. Он обещал превзойти Густава Вазу и Карла XII своими подвигами. Но пока он одним ударом разрушил закон и уничтожил свободу. Вот чудные дела этого редкого ума!

Этим Екатерина не ограничилась. Она широко использовала для борьбы с Густавом свою иностранную корреспонденцию. Особенно характерны письма её, отправленные Гримму, начиная с мая 1788 г. В них она дает волю своему чувству и языку. «Мой сосед, тупица, затевает вооружение против меня на суше и на море. Он сказал своему сенату, что я вызываю его на войну... Сенат сказал своему барину, что его величество всегда прав... По выходе его из сената, отдал приказание двинуть в Финляндию (флот и полки)».

Прошел месяц, и Екатерина подвергает критике дальнейшие действия Густава, пуская в ход свою иронию, свой сарказм. «Сэр Джон Фальстаф, отправляясь в Финляндию, велел сказать Разумовскому, чтобы он выехал из Стокгольма, за то, что ... я не питаю никаких неприязненных замыслов ни против него, ни против его народа... Его чести противно, когда называют его народ рядом с ним, он, стало быть, хочет совсем вычеркнуть из употребления имена народов... По его мнению, народностей более не существует, существуют только одни короли... Плывя в Финляндию он сказал, что затевает бедовое дело...».

Вместе с тем Екатерина желает оправдаться в общественном мнении Европы. «Сэр Фальстаф дурной родственник и дурной сосед; его несправедливость по отношению ко мне нечто неслыханное ... Я кормила его финляндцев несколько лет, когда в Финляндии был голод... Незаконно овладев неограниченной властью (Густав), пользуется ею на горе своим подданным...».

Кончая свою длинную филиппику, Екатерина прибавляет. «Шведский король начал враждебные действия, послав переодетых солдат ограбить таможню... Вот самый благородный способ для начала военных действий»...

Через неделю неутомимая Екатерина разражается новой филиппикой. «Мы, в открытой войне с шведским королем»... Во вступлении к Шведской ноте, которое Екатерина назвала длинным, многословным и нелепым, Густав не постыдился даже «припомнить бунтовщика Пугачева»... «Его шведское величество высадившись в Финляндии, нашел, однако, что пыл его войск не совсем соответствует его собственному... В настоящем случае все поставлено на ходули... Джон Фальстаф впутался в скверную историю... Нолькен отпирается и отрекается от подобных донесений (которые были прочитаны Густавом в собрании сената) и клянется и божится, что никогда не писал ничего подобного... Говорят король пошел еще далее ... и читал какие то письма очень оскорбительного содержания, которые выдавал за полученные якобы от меня. Между тем я с 1785 г. не писала ему ни одного письма ... Предоставляю вам судить, что после этого следует думать о государе, прибегающем к таким низким и гнусным средствам... Обман собственных подданных и клевета на соседку и родственницу... Он такой же лукавец, как и глупец-лгун... Его Нолькен здесь задолжал по уши. Густав-Фальстаф прислал ему кредитив с подписью Густав... Но сие священное имя не внушило никому никакого доверия: ему не поверили ни копейки»...

В следующих письмах к Гримму нота Густава названа Екатериной «образцовым произведением нелепости и горячечного бреда». Густав наименован «выскочкой» и «вторым Пугачевым». Его жалобы охарактеризованы пустыми, ложными, клеветническими.

После неожиданного отъезда Густава из Финляндии, Екатерина писала: «Лукавый унес шведского короля ... В Финляндии его разыскивают, как иголку... Финляндские войска отступили от Нейшлота ... Они нас бьют на бумаге, а мы их колотим на самом деле ... В Финляндии крестьяне вынуждены прятать свой хлеб, потому что голодные (шведские) солдаты хотят отнимать его у них силой. Никогда не видано ничего подобного в этой войне... Попутай Господь короля Фальстафа!.. у нас и свои, и чужие говорят, что он совсем не имеет военных дарований: трус и хвастун, голова у него беспорядочная и неспособная».

Надо полагать, что все это обильное количество фактов и весь поток колких насмешек Императрицы, разнесенные усердным её «посланником от литературы» по салонам Парижа, не остались без последствий.

Не одна Екатерина изощрялась в остроумии над Густавом. Послышались голоса из общества. её примеру последовал «карманный поэт» В. П. Петров, написавший сатиру в стихах: «Приключение Густава III, короля шведского 1788 г., июля 6-го дня». Поэт начал с описания своеобразной одежды короля и говорит «по Карлову остригся... оделся в латы, как в кожу льва, осел». Затем он изображает его под Нейшлотом, где «летали ядра, как орехи, картечи, как горох». Густаву предстала тень Карла XII и они долго беседуют. «Однако, дед, ведь то не худо, чтоб был умален Росс?» «Но произвесть такое чудо мой внук, мне мнится, не дорос». Карл укорял Густава за союз с турками: «Так ты воюешь, внук, за взятки и ставишь подданных под Пушкина подряд»! Карл предрекает внуку дурной исход борьбы. «Твой жар и похвальба, страх, ужас и пальба мне, милый внук, отнюдь добра не обещают... Отвага без ума — большая в войнах помеха, и гнев без сил