– Ты выйдешь за меня замуж? – хрипло спросил он, и Персефона поняла, что вопрос задан со всей серьезностью, а ответ очень много для него значит.

– Непременно выйду, дорогой Александр Фортин. Так зачем мы сюда пришли, пока все респектабельные леди и джентльмены мирно почивают в постелях? Мне казалось, мы все обсудили и уладили еще несколько недель назад.

– Нет, мы влезли в это почти случайно, моя любовь. И сейчас мне самое время сделать предложение по всем правилам, а тебе ответить «да» или «нет».

Персефона решила, что, должно быть, она вчера утомилась сильнее, чем полагала, и просто ей снится сон. Да, наверное, так и есть, если не обращать внимания на ровный слой хрустящего гравия под ногами и нежные лучи раннего солнца. Но это прекрасное зрелище как раз и вызывало у нее сомнения в своей реальности, и к тому же Алекс раньше не называл ее своей любовью, во всяком случае наяву.

– Но почему сейчас? – спросила она, раскрывая тяжелые со сна веки, чтобы как следует проснуться и рассеять столь маловероятную в реальном мире фантазию.

– Потому что сейчас самое подходящее время. И я хочу получить ответ, – повторил он, словно давно и отчаянно ждал этого момента и уже не надеялся. – Персефона Сиборн, ты выйдешь за меня замуж? – очень серьезно спросил он и опустился на одно колено на влажную от росы землю.

Персефона в ужасе попыталась заставить его подняться, и наконец до нее дошло – это не сон. Все происходит наяву.

– Пока ты не скажешь «да», я не встану, – упрямо запротестовал он, в родном синеглазом взгляде открыто, отчаянно светились надежды и мечты, о которых она не смела даже помыслить.

Персефона наконец совершенно проснулась от представшего перед ней великолепного зрелища – ее любимый на коленях просил, вернее, требовал ее руки. И это была реальность!

– Да, – с шаловливой, торжествующей улыбкой прошептала она, и глаза Алекса засияли любовью так, что, казалось, затмили солнце. – Да, я выйду за тебя замуж. Да, я люблю тебя, Александр Фортин, граф Калверкоум, и подозреваю, всегда буду любить, как бы ты ни приводил меня в бешенство, считая кроткой и слабой дамой.

– Я уже понял, ты никогда кроткой не будешь, во всяком случае в нашем веке. Да я уже почти привык к твоей упрямой независимости, иначе это была бы уже не ты, – усмехнулся он своей асимметричной улыбкой, которую она так полюбила.

Затем он поднялся, и они тут же слились в долгом поцелуе.

После неоднократного и многозначительного покашливания они наконец вспомнили, что здесь есть еще люди. Судя по вспугнутым птицам, кое-кто уже не нуждался в напоминании, что пора вставать.

– Ты готова выйти за меня сейчас же, моя единственная и неповторимая? – спросил с широкой улыбкой Алекс, его глаза сияли счастьем и страстью.

– Прямо сейчас? – переспросила она, снова боясь, что уплывает в страну грез.

Ее любимый выглядел таким горячим, по-мужски страстным, и определенно хотел поскорее заключить ее в свои объятия.

– В ближайшие пять минут, если мы поторопимся, – ответил он, помогая ей сесть в карету.

Скруби проникся романтичностью момента и щелкнул кнутом у самых ушей резвых коней, те пустились вскачь.

– Да! – Она издала долгий и блаженный вздох, осознавая, что ее любимый наконец нашел способ обойти несчастный запрет Джека. Она все-таки сможет оказаться с Алексом на бывшем герцогском ложе.

Джек еще до отъезда провозгласил, что собирается делить со своей герцогиней королевские апартаменты Эшбертона до конца своих дней.

– Я люблю тебя, Персефона, – настойчиво повторил Алекс, как будто она могла не услышать в первый, во второй или в третий раз.

– Знаю. И это чудесно, не правда ли? – радостно сказала она, глядя, как небо над церковью Эшбертона окрашивают первые розоватые лучи солнца. Именно в ней она скоро выйдет замуж, соединится с мужчиной, с кем никогда и не надеялась провести всю свою жизнь.

Словно забыв на радостях о конспирации, Алекс громко расхохотался и довольно обнимал ее всю дорогу до церкви, где им предстояло стать мужем и женой в глазах Господа. И никакие слова им более уже не требовались.

В церкви Эшбертона, как всегда, царила умиротворенность, которая, к счастью, успокоила бьющую фонтаном радость, а свежесть раннего утра и поющие птицы, казалось, сделали их клятвы еще сердечней и крепче. Персефона мечтательно вздохнула и решила навсегда запечатлеть каждый миг этой внезапной свадьбы в памяти. Александр Маттиас Гейрант Фортин, граф Калверкоум сочетался браком с Персефоной Энн Сиборн. Ее вел к алтарю непривычно серьезный Маркус, а свидетелем и шафером вместо Джека гордо выступал мистер Уоррендер. Персефона всем сердцем чувствовала, что выходит замуж за своего любимого суженого. Лучше и быть не могло, даже если бы церемонию вел архиепископ Кентерберийский да еще в присутствии короля.

– Мои поздравления, миледи Калверкоум, – сказал Маркус, целуя сестру, как только викарий объявил их мужем и женой – да таким триумфально-звенящим тоном, что казалось, его голос заполнил всю церковь. Единственным свидетелем со стороны Персефоны была Антигона Уоррендер в своем стареньком сером платье. И еще Скруби и все грумы, которых только удалось собрать без риска упустить лошадей и перебудить всю деревню. Они вполголоса вторили, словно едва сдерживались, чтобы не прокричать поздравления во весь голос.

– В поздравлениях здесь больше всех нуждается лорд Калверкоум, – сообщил мистер Уоррендер, и в его глазах мелькнули шаловливые искорки, которые Персефона уже научилась замечать. – Только сомневаюсь, что ему понравится, если я его поцелую.

– Не поощряйте их, а то мы протопчемся тут целый день, и все тайное станет явным, – возразил Маркус.

При одной мысли, что скажет о произошедшем его мать, все присутствующие тут же испытали острое желание поскорее вернуться в свои постели, пока никто не заметил их отсутствия.

– Вот вам по гинее на брата, чтобы отпраздновать наше бракосочетание, – сообщил Алекс Скруби и его верным конюхам, когда он с молодой женой, Маркусом, мистером Уоррендером и Антигоной вышли из ландо. – И еще по одной, чтобы вы держали язык за зубами о причине своего веселья по меньшей мере до того дня, когда мы все это повторим уже при дневном свете.

Скруби широко улыбнулся и пожелал графу приятного времяпровождения в столь прекрасное утро. И, вернувшись в свою «нору» на конюшенном дворе, он окатывал ледяным взглядом всякого, кто смел спрашивать, куда это он ездил чуть ли не посреди ночи.

– И что теперь, милорд? – с нарочитой невинностью поинтересовалась Персефона, когда они пробрались назад в дом и, держась за руки, поднялись на второй этаж.

– Тихо! – шикнул тот и затащил ее в ближайшую пустую комнату.

По лестнице быстро спускалась к завтраку сонная горничная, воспользовавшаяся, пока никто не видит, хозяйской лестницей.